лица Вигмагра. Оборотень! Ужас и ненависть мешались в душе Ингирид; она не верила, что когда-то сидела рядом с этим человеком, говорила с ним, даже думала, будто любит… Нет, она всегда ненавидела его! Он принес ей столько горя: это из-за него она согласилась стать женой своего урода Эрнольва, пошла на жертву! И эта жертва оказалась бесполезной!
Подхваченная вихрем ужаса и отвращения ко всему на свете, Ингирид бежала прочь от места сражения, уверенная, что из всей дружины Торбьёрна Запевалы осталась в живых она одна. Кто же сможет устоять против квиттинского оборотня? Ингирид смутно помнила, что где-то недалеко должны быть еще четыре отряда, в том числе и урод-муж с сотней человек. Если бы найти их…
Наконец ноги Ингирид подогнулись: явись сюда хоть сам Фенрир Волк, она не смогла бы сделать больше ни шагу. Привалившись к стволу сосны, она с трудом дышала широко раскрытым ртом, судорожно глотала, кашляла. А кругом стояла тишина: место битвы осталось далеко позади.
Немного придя в себя, Ингирид огляделась. Вокруг нее был лес: высокие рыжие сосны, маленькие зеленые елочки, чахлая серая осина, палая листва, хвоя и мох с кустиками брусники. Кое-где белели клочки сырого снега. Лес жил своей обычной жизнью, ветви шептались с ветерком, не замечал ее. Она, Ингирид, родственница конунгов и жена знатного ярла, для них была не более букашки. Они обращали на нее внимания не больше, чем Торбранд конунг и Бьяртмар конунг на камешек, случайно попавший под ноги. Ингирид ощутила прилив злой обиды: она не выносила, если ее не замечали.
Она хотела крикнуть, но отчего-то не решилась. Дала о себе знать древняя, в крови живущая заповедь: не привлекай к себе внимания, если не можешь защищаться. Но где-то же они должны быть: Арнвид ярл, Эрнолыв, Рагмунд? Где? Оторвавшись от сосны, Инги-рид сделала несколько шагов вперед, не решив еще, в какую сторону идти. Позади нее что-то прошуршало: так и казалось, что кто-то догоняет стремительным шагом и сейчас с размаху хлопнет по плечам. Ингирид быстро обернулась: позади никого не было, только ветерок гнал по камням скрученный кленовый лист. Ингприд пошла дальше.
— Куда ты идешь? — вдруг прошелестело рядом.
Ингирид резко обернулась, едва успокоившееся сердце снова стукнуло, как оборвалось. Она подумала, что голое ей померещился, но нет: в трех шагах позади стояла долговязая и тощая девица с бледным до серости лицом и прямыми, свалявшимися, тролли знают сколько немытыми и нечесаными волосами.
— А тебе что за дело? — раздраженно отозвалась Ингирид. Станет она еще перед всякими бродяжками объясняться!
— Куда ты идешь? — настойчиво, с какой-то тревогой повторила бродяжка и шагнула к Ингирид. Та невольно попятилась: косящие зеленоватые глаза смотрели на нее так пристально, как будто проспали насквозь.
— Ты не видела здесь людей? — требовательно спросила Ингирид. — Здесь должны быть люди, вооруженные мужчины.
— Здесь много вооруженных мужчин, — ответила бродяжка. Вид у нее был испуганный, но и самой Ингирид с каждым мгновением делалось все тревожнее возле нее. Не понимая, чего же боится, она злилась на фьяллей, на квиттов, на весь свет, не дающий ей покоя.
— Где же они? — требовала Ингирид, изнемогая от раздражения. До чего же она тупа, эта тощая ведьма! Не может говорить по-человечески!
— Они… — Бродяжка запнулась. — Одни в лесу, другие у ручья, третьи в горе…
— О тролли и турсы! — воскликнула Ингирид. — Да зачем же они полезли в гору? В какую гору?
— За золотом, — грустно сказала бродяжка, глядя на Ингирид глазами побитой собаки.
— За золотом! — изумленно повторила Ингирид. При этом слове она даже забыла о битве на поляне. — Здесь есть золото?
— Конечно, есть, — равнодушно сказала бродяжка.
— И много?
— Очень много. Больше, чем люди могут унести. И гораздо больше, чем им нужно.
— Золота не бывает слишком много! — решительно воскликнула Ингирид. — Где оно? Покажи мне!
— Да что показывать? — Бродяжка передернула костлявыми плечами, как будто ее спрашивали о серых валунах, торчащих из земли на каждом шагу. — Оно — везде.
— Как это — везде?
— Вот так.
Бродяжка позела тощей бледной рукой, и вдруг что-то заблестело под кустом можжевельника. Изумленная Ингирид подалась вперед: то, что мгновение назад казалось серыми обломками гранита среди зеленого мха, теперь заблестело золотым самородком. Едва шагнув к нему, Ингирид заметила с другой стороны другой самородок, побольше. Но стоило ей протянуть руку — золотой блеск исчез. Среди зеленых кустиков брусники лежали простые серые камни.
— Да ты что — шутки шутишь? — Оскорбленная в лучших чувствах Ингирид нахмурилась и грозно шагнула к бродяжке.
А та покачала головой:
— Нет. Оно всегда здесь лежит. Его увидит тот, кто дышит вместе с Медным Лесом. А ты — чужая. Ты его не увидишь и не возьмешь. А если возьмешь — оно не принесет счастье. В этом золоте — сила Квиттинга. Нас оно делает сильными, а другим не поможет. Совсем никак.
— Вот дубина! — Ингирид тряхнула сжатыми кулаками. Она почти ничего не поняла из этих слов, исчезнувшее золото приняла за морок, навеянный собственным страстным желанием, и больше всех рассердилась на эту дурочку, которая морочит ей голову и не может толком ответить ни на один простой вопрос. — За что же мне так не повезло-то, о мудрые норны! — в досада взывала Ингирид. — За что вы меня наградили уродом папашей, уродом муженьком, загнали в этот дурацкий поход на этот троллиный Квиттинг! Да и тут еще…
— Твой муж — тот, у кого один глаз? — спросила бродяжка,
— А ты его видала? — Ингирид резко повернулась к ней. — Где он бродит, этот урод?
— Он был в горе, — со вздохом ответила бродяжка. — Но вышел…
— Был в горе? Где золото? — негодованию Ингирид не было предела. — А меня позвать не догадался! Сколько я говорила ему… О тролли и турсы! Чтоб его великаны взяли! Такое страшилище, да еще такой болван!
Бродяжка молча слушала поток брани, изливаемой Ингирид на Эрнольва и на весь свет, и лишь изредка тяжело вздыхала.
— Что ты вздыхаешь, как корова в стойле! — возмутилась Ингирид, истощив ближайшие запасы ругани. — Скажешь ты толком, где этот урод и где золото? Ты вообще умеешь толком говорить? Или совсем одичала тут в лесу с троллями?
— Мы плохо умеем говорить, это верно! — с новым вздохом созналась бродяжка. — Я хотела сказать ему, чтобы он уходил от тебя, но он, наверное, не понял…
— Что? — Ингирид шагнула к бродяжке. Она тоже ничего не поняла. — Кому и что ты говорила, колода еловая?
— Твоему мужу, — спокойно, с грустью повторила бродяжка. — Чтобы он уходил отсюда и не слушал тебя. Ты — его злая судьба. Ты принесла ему несчастье, ты заставляешь его делать то, что он не хочет. В тебе — наша кровь. А мы не должны жить среди людей. В тебе так мало нашей крови, что ты не знаешь ее и не знаешь своей дороги. А быть человеком ты не умеешь. Ты не должна жить.
— Что? — изумленно, забыв даже гнев, повторила Ингирид.
Но ответа она не получила. Бродяжка исчезла. Она не ушла, не убежала, даже не провалилась под землю.
Просто исчезла. На ее месте осталась молодая осинка, которую она прежде загораживала спиной. Ингирид шагнула к осинке, не веря своим глазам, обошла деревце кругом. От ее сумасшедшей собеседницы не осталось и следа. Да не мороком ли была и она сама?
И вдруг что-то тонкое, твердое охватило горло Ингирид и сильно сжало. С криком ужаса она рванулась, но не смогла отскочить от дерева; холодные узловатые ветви оплели ее горло и стиснули, не давая вздохнуть. Разом весь мир вздыбился и провалился в ослепляющий, вопящий ужас; Ингирид билась, с
