раньше Свангерда была женой брата, а не вдовой, но и тот новый, красивый и уверенный человек возник в нем только сейчас. Может быть, не без помощи побратима. Может быть, неведомый квитт научил его тому, что сам хорошо умел?
— Ой, слушай! — Сольвейг вдруг схватила его за руку. — Он вышел!
— Кто? — очнувшись от раздумий, Эрнольв прислушался, но не услышал ничего, кроме говора гостей.
— Бергбур из Дымной горы! Уже полночь! Я пойду послушаю!
Сольвейг сорвалась с места и ловко проскользнула между гостями к дверям. Как солнечный зайчик. Слушать бергбура. Непонятное, но мощное предчувствие подняло Эрнольва с места и понесло за ней.
Захлопнув за собой дверь дома, он сразу оказался один на один с прохладной осенней ночью. Вокруг царила глухая темнота, какая бывает только осенью — мягкая и непроглядная, гасящая звуки, заставляющая даже сильного мужчину вновь ощутить себя маленьким беспомощным ребенком. Зимой светлее от снега, летом тьма прозрачна, и только осень, ехидная гостья, нарочно пугает будущей гибелью мира, которая наступит вовсе не сейчас.
— Слушай! — шепнул голос Сольвейг, и ее маленькая крепкая рука вцепилась в руку Эрнольва. — Молчи. Иди за мной, только осторожно.
Не спотыкаясь, Сольвейг шла впереди, как маленький и отважный светлый альв, а Эрнольв послушно следовал за ней. Они вышли за ворота усадьбы, и здесь Эрнольву стало по-настоящему страшно. Много лет он не испытывал такого страха — здесь был совсем другой мир. В глухой темноте он не мог разглядеть знакомых очертаний местности, даже вершину фьорда загораживал от них ельник, и он не знал, где находится — исчезни сейчас Сольвейг, он не нашел бы дороги назад в усадьбу. Даже днем тут было жутковато, а сейчас здесь властвовали тролли — таинственные лесные существа, которых даже мужчинам не стыдно бояться. Потому что люди не знают и не понимают троллей и не поймут никогда.
— Вот здесь я всегда слушаю, — шепнула Сольвейг.
Ее золотистые волосы были единственным светлым пятном, которое Эрнольв мог разглядеть. Прямо за спиной у них покачивал широкими лапами ельник, а впереди было какое-то темное пространство. Эрнольв ничего не видел и не слышал, но в нем вдруг пробудились новые, доселе неведомые чувства, говорившие, что перед ним — небольшая долина, а за ней — гора. Дымная гора.
Сначала Эрнольв расслышал низкое тихое гуденье. Это не было похоже ни на один известный ему звук — ни на голос человека или зверя, ни на шум морских волн. Это гудение шло из каких-то глубин, медленно приближаясь. Звук наливался силой, густел, и в какой-то миг Эрнольв понял, что это голос живого существа. И что оно поет.
Волосы шевельнулись у Эрнольва на голове, и он, взрослый сильный мужчина, в неудержимом ужасе сжал маленькую ручку четырнадцатилетней девочки, приведшей его сюда. Сольвейг в ответ накрыла его руку второй ладонью и ободряюще похлопала: ничего, все будет хорошо.
Звук возле горы изменился: к гудению прибавился гулкий топот. Сначала он приближался, и Эрнольв, чувствуя, как струйка холодного пота змейкой ползет по спине, не имел силы даже двинуться. Потом звук стал отдаляться.
— Это он ходит вокруг горы, — шепнула Сольвейг. — Не бойся, он сюда не подойдет.
Утешила! Эрнольв с трудом сглотнул и опять прислушался. Гудящее пение продолжалось, звук то понижался и усиливался, то повышался и мутнел, как будто растворялся в темноте. И вдруг из него стали возникать слова. А может быть, слух Эрнольва только сейчас научился их различать. Слушать троллей — это тоже надо уметь.
— с трудом разбирал Эрнольв, даже не надеясь запомнить хоть что-нибудь.
— О чем это он? — не выдержав, шепнул Эрнольв Сольвейг.
— Он поет о войне, — шепнула она в ответ. — Я давно знала: все боги и тролли хотят этой войны. Боги возьмут себе духи павших, а тролли и великаны будут питаться слезами и горем живых. Наш тролль плетет сеть, чтобы собирать наши слезы и вздохи. Погоди, может быть, он еще будет называть тех, кому предстоит погибнуть.
— Уйдем отсюда! — шепотом взмолился Эрнольв.
Всего этого было слишком много для него, он задыхался, словно его бегом гнали в гору с мешком зерна на спине. Хотелось бежать отсюда, от этого обиталища мерзкого тролля, потому что страшнее страшного, невообразимо жутко было ждать, а не услышишь ли свое собственное имя.
— Пойдем, — согласилась Сольвейг. — Знание ничего не переменит. И Сигурд знал обо всем, что ему суждено, и сами боги знают, как они погибнут. От этого ничего не изменится. Легче не знать.
Так же безошибочно находя дорогу, она повела Эрнольва прочь от ельника. Вдруг девочка остановилась, и Эрнольв наткнулся на нее. Глаз его попривык к темноте, и он видел, что Сольвейг стоит, обернувшись к горе, и прислушивается.
— Эггбранд сын Кольбьёрна! — прогудело позади.
Вот оно — началось! Эрнольв слушал так напряженно, что, казалось, даже уши шевелятся, но больше ничего не слышал. Тролль гудел что-то неразборчивое, топотал вокруг горы, но больше не назвал ни одного имени.
— Кто это — Эггбранд сын Кольбьёрна? — спросила Сольвейг.
— Я не знаю. — Эрнольв пожал плечами. — Вроде бы у нас во фьорде такого нет.
— А с чего бы тролль стал называть чужих?
— Может, в конунговой дружине новый человек?
— И погибнет он один? Нет, это что-то странное.
Сольвейг недоуменно покачала головой, но Эрнольв не мог ей предложить никакого объяснения.
— Я знаю только одно, — наконец сказала она. — Ни разу еще наш тролль не называл имя живого. Только мертвого или того, кому судьба скоро погибнуть. Но, ты знаешь, я очень рада, что он назвал незнакомое имя. Я бы не хотела, чтобы он назвал тебя, моих братьев, Хродмара, Асвальда, Арнвида, Снеколля, Хьёрлейва…
Эрнольв улыбнулся в темноте, забывая пережитый страх. Сольвейг могла перечислять очень долго: Стуре-Одд жил в мире и дружбе решительно со всем Аскрфьордом и не было ни одного человека, чью гибель его дочь могла бы встретить без огорчения.
Поминальный пир был в разгаре, но Рагна-Гейда сидела за женским столом равнодушная и безучастная, не замечая людей, не слыша шума вокруг, как если бы находилась в лесу среди шелестящих осин и молчаливых елей. Смерть Эггбранда подменила ее: жизнерадостность, участие, задор и любознательность исчезли, казалось, безвозвратно. Родичи боялись, как бы она не повредилась рассудком от горя; даже Кольбьёрн попытался как-то утешить ее намеком, что у нее осталось еще целых три брата, но Рагна-Гейда ответила ему новым потоком слез.
