оставляло места в сознании ни для чего больше. Огонь ее сердца почти выгорел! Он погаснет — и она умрет! Здесь не помогут травы, а заклятий знахарки оказалось мало, чтобы раздуть его вновь.
— Огню ее сердца нужно помочь, — тихо сказал Оддбранд. — И ты можешь это сделать, Хродмар ярл, если она в тебе не ошиблась.
— Я? — Хродмар мельком оглянулся на него. — Я не знаю никаких заклятий…
— Ты найдешь их, если любишь ее. Если она нужна тебе — ты ее удержишь.
«Нужна тебе»… Хродмар встал на колени возле головы Ингвильды, чтобы быть поближе к ней. Он не слышал ее дыхания, не видел ее глаз, которые вспоминал так часто все эти долгие месяцы, и в воспоминаниях они были живыми. Он привык считать се недостижимо далекой, и сейчас она тоже казалась далеко, а то, что лежало здесь, было лишь оболочкой, жилищем духа, покинутым и почти остывшим.
И именно сейчас, рядом с бесчувственным телом Ингвильды, Хродмар понял, что она может никогда не вернуться к нему. Он так долго стремился к ней, так долго ждал встречи, не желал даже думать о том, что эта встреча может никогда не состояться. И вот Ингвильда перед ним, но именно сейчас, когда он видит ее лицо, опасность потерять ее навсегда наиболее близка и грозна. Он может никогда больше не увидеть наяву ее ласковых глаз, взгляд которых вернул его к жизни в те дни, когда он едва оправлялся от болезни, от отчаяния и не мог привыкнуть к своему новому лицу. Безжалостная великанша Хель столько раз протягивала к нему руки, и вот теперь она хочет взять у него нечто более дорогое, чем сама жизнь. Его грызла болезнь, его жег огонь, топило морское чудовище, топтал великан — он из всего вышел почти невредимым, надежда на встречу с Ингвильдой придавала ему сил, упорства, боли и жизни. Но если она, его богиня Суль, покинет его, то зачем ему самому жить? Для кого? Для чего он тогда спасался от Хель? Неужели для того, чтобы похоронить ее?
Хродмар вспомнил Ингвильду такой, какой увидел в день Середины Лета, когда впервые вышел на свет после болезни и ощутил себя заново рожденным. Она стояла на большом валуне, протянув руки к солнцу, как валькирия, прилетевшая на лебединых крыльях. И как сердце в нем забилось при виде ее сильнее и радостнее, как ему захотелось жить, и в уме сами сложились те строчки, которые он потом рассказывал ей, замирая от счастья, видя ответ на свою радость ее глазах… «Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит, — сказал он ей тогда, желая высказать этим, что никогда еще не складывал стихов о женщине, потому что никому не отдавал своей любви. — Как ты думаешь — придет когда-нибудь?» «Можно ли мне будет сложить стих о тебе и не оскорбит ли тебя это? Примешь ли ты мою любовь?» — хотел он спросить этим, и она ответила тогда: «Придет когда- нибудь».
Придет когда-нибудь! Если он не придет сейчас, то ему будет не к кому больше прийти! И Хродмар услышал, как будто чужой голос зашептал внутри его, перебирая все те бесчисленные кеннинги, которые он складывал за свою жизнь. Только эти несколько пригодились, остальные пропали напрасно. Ну и пусть пропадают. В битве приходится сделать неисчислимо много ударов, но врага убивает только один. И Хродмар тихо зашептал, склонясь к самому лицу Ингвильды, чтобы услышала только она:
Он замолчал, прижимая руку Ингвильды к своему сердцу, словно предлагая ей взять его. Сердце билось, словно рвалось к ней, и рука ее медленно стала теплеть. Хродмар смотрел ей в лицо, почти не дыша, и вся жизнь его сжалась в эти короткие, тонкие, как игла, мгновения. Ее ресницы дрогнули, грудь поднялась чуть выше в глубоком вздохе. И чувство счастья горячей волной хлынуло из сердца Хродма-ра, растеклось по жилам, закипело в крови: она оживает! Оживает, как земля под горячим солнечным лучом!
Ингвильда открыла глаза. Сначала она смотрела неосмысленно, не понимая, где она и что с ней. Хродмар молчал, боясь неосторожным вздохом спугнуть это чудо. Потом ее взгляд встретился с его взглядом. И в нем появилась жизнь — она его узнала.
— Ингвильда! — шепнул Хродмар, и в одно ее имя он вложил больше чувства, чем могли вместить длинные песни. — Ингвильда, ты помнишь, я обещал сложить для тебя стих? Я это сделал. Ты слышала его?
Ингвильда смотрела на него и молчала. Она сразу поверила, что это не сон и не видение, что это он, Хродмар сын Кари, любовь к которому провела ее через холодные ворота небытия, склоняется над ней и держит ее руку в своей горячей руке. И он был не таким, какой привиделся ей в последние мгновения перед провалом в холодные ворота Ничто, а таким, каким она знала его всегда. Значит, они не попали в чужой мир. Ее любовь, самый надежный проводник, привела ее туда, где был ее истинный дом.
Костер, сложенный из небрежно наломанных еловых стволов, был так велик, что напоминал погребальный. «Мало кому удавалось посидеть возле своего собственного погребального костра! — уныло думала Хёрдис, но даже такое сознание своей исключительности не могло ее порадовать и подбодрить. — И огонь-то у него не как у людей!» — с раздражением ворчала она наедине с собой, неприязненно косясь на багровые языки пламени. Наверное, она никогда к нему не привыкнет. Вот именно что — не как у людей! Как у троллей и свартальвов, что выращивают на своих очагах ростки багрового подземного пламени, враждебного светлому небесному огню.
Языки троллиного пламени буйно рвались вверх, жадно лизали могильный сумрак пещеры, но напрасно силились дотянуться до потолка. Потолок и стены пещеры потерялись во мраке так безнадежно, что их не найти и с собаками. Тем более что собака всего одна, и та боится отойти от хозяйки дальше трех шагов. Свальнир легко помещался в этой пещере даже в своем настоящем, великаньем обличье. А Хёрдис впервые в жизни готова была признать, что и жадность имеет границы. Всего этого было слишком много для нее: и мужа-великана, и дома-горы.
Задней стены у пещеры не было вовсе: она все тянулась и тянулась, постепенно понижаясь и уходя куда-то в подгорную глубину, должно быть прямо в Нифльхейм. В один из первых дней Хёрдис от тоски попробовала пройти подальше и шла, пока не начал меркнуть свет от входа. Но там вдруг потянуло противным стылым ветром, и этот ветер дул в глубину горы, с ощутимой силой затягивая Хёрдис, как течение реки. Не помня себя от ужаса, она встала на четвереньки и проворно поползла назад. Добравшись до костра, она рухнула на каменный пол, как собака, и тихо завыла от бессильной тоски. Никогда, даже в лодочном сарае, ей не было так плохо. Там к ней хотя бы приходили люди. А теперь она осталась одна во власти великана с каменным телом и инеистой кровью. И люди к ней больше не придут. Никогда- никогда.
И вот теперь она, Хёрдис Колдунья, Победительница Фьяллей и Квиттов, жена великана Свальнира, сидела возле костра и смотрела в отверстие пещеры. Пещера была расположена в склоне горы так высоко, что сама Хёрдис не сумела бы выбраться оттуда, и Свальнир спокойно отправлялся каждый день на охоту
