или еще по каким-то своим великаньим делам, будучи уверен, что его обожаемая пленница не сбежит. Где уж тут сбежать? Она же не птица!
Хёрдис окинула взглядом лесистые хребты, протянувшиеся во все стороны насколько хватало глаз, рыжее пятно Раудберги вдали. Даже черно-серые пятнышки стоячих валунов на ее вершине отсюда были хорошо видны, но Хёрдис старалась туда не смотреть. При виде этого места, где она в последний раз была человеком среди людей, ее сердце пронзали боль, обида на весь человеческий мир, так жестоко бросивший ее великану, ненависть ко всему свету и жажда мести. Только два этих голодных чувства — ненависть и стремление к мести — не дали ей еще в первый день броситься в пропасть вниз головой.
Внизу среди темной зелени ельников показалось движущееся темное пятно, и Хёрдис с досадой отвернулась. Идет, сокровище! Тащится, чтобы его Небесные Козлы забодали! «Плохо ты мечешь свой молот, Рыжебородый! — Хёрдис в досаде погрозила кулаком небесам, надеясь, что Тор увидит и устыдится. — Из-за тебя я попала сюда!»
На миг в пещере стало совсем темно — это Свальнир шагнул внутрь. Тут же опять посветлело. Рядом с Хёрдис Свальнир всегда принимал человеческий образ прежнего Берга, боясь ненароком затоптать свою ненаглядную.
— Хэкса! — гулко позвал в полумраке пещеры. — Я пришел!
«Вижу! — злобно подумала Хёрдис, не шевелясь, чтобы великан обнаружил ее хоть на мгновение позже. — Как же тебя не увидеть!» Если бы великана можно было пронять бранью, она за три дня заставила бы его выгнать ее на все четыре стороны. Но каменное сердце Свальнира не отличало ругани от ласки — для него был Бажен сам звук человеческого голоса, само ощущение человеческого тепла, а ласкают его или бьют, он не умел различать. Правда, ласкать его никто к не собирался.
— Ты не голодна? — заботливо осведомился Свальнир, подходя к Хёрдис, и она невольно сжалась, слыша каменный топот его шагов по каменному полу пещеры. — Ты не замерзла? Я принес еще дров и мяса. Ты хочешь оленя? Или медведя?
Осведомленность великана о человеческих потребностях не заходила далеко. Он зкал, что люди едят мясо и греются у огня, а без этого не могут жить. Поэтому он каждый день приносил для Хёрдис столько мяса, что хватило бы на целую усадьбу, и научился разжигать костер в своей пещере, от самого создания мира не видавшей огня. Хёрдис отказывалась съедать целого медведя зараз, так что Свальнир сам подъедал остатки, печалясь, что его женушка плохо ест.
Свалив две принесенные туши возле огня, Свальнир тяжело бухнулся рядом с Хёрдис. Она сидела на обрубке бревна, а он прямо на полу, и все равно его голова была выше ее.
— Я хотел поймать тебе рысь, но она убежала! — поведал великан, осторожно обнимая Хёрдис за плечи, и она сжалась от страха и отвращения к его каменным холодным рукам. А осторожность великана была совсем не лишней: не рассчитав силу, он мог невольно убить свое сокровище. — Рыси — они такие забавные, так шустро прыгают по веткам! — продолжал Свальнир. — Тебе было бы повеселее с ней.
— Мне будет весело только с Драконом Судьбы! — сурово сказала Хёрдис. — Я уже говорила тебе, но ты все забыл, каменная твоя голова! Я хочу, чтобы ко мне вернулось мое обручье! Я узнала, что оно теперь у Вильмунда, сына Стюрмира конунга! А где сам Вильмунд, я не знаю! Я должна пойти и разыскать его! И отомстить им всем за то, что они отняли мое обручье! Я прокляла их всех, и мое проклятие должно сбыться. Ты это понимаешь?
— Я не могу тебя отпустить! — ответил великан. — А то ты опять убежишь и не вернешься, а за пределами Медного Леса я тебя не поймаю!
Хёрдис горько усмехнулась. Это чудовище отлично знает, что она ни о чем другом не мечтает, кроме как убежать. И его это не обижает и не печалит. Просто он об этом помнит и потому не отпустит ее далеко от себя.
— А убегать очень плохо! — умиротворенно убеждал ее великан. — Тебе нигде не будет так хорошо. Никто другой не сможет заботиться о тебе так хорошо, как я. — И он с гордостью оглядел кучу дров и две туши возле огня. — Чего тебе еще надо?
Хёрдис не ответила, и Свальнир добавил:
— Завтра я наверняка поймаю тебе рысь. Хёрдис скривилась, не зная, то ли плакать, то ли все же попробовать засмеяться. Как ему объяснить, чего ей еще надо? Общества себе подобных — но он сам никогда его не имел, потому что второго такого на свете нет. Свободы — а кто может его заточить? Человеческое счастье — вещь слишком трудноуловимая, ее даже сами люди не могут уяснить себе, так где же это понять великану? И как убедить этот мир, что даже она, Хёрдис Колдунья, тоже хочет быть счастливой?
— А тебе самой никуда ходить не надо, — продолжал великан. — Ты считаешь меня очень глупым, но я… Ну, по-человечески я, наверное, очень глуп, потому что я совсем не понимаю, как думают люди. Но мы, племя Имира, думаем по-своему. И мы много умеем такого, чего не знают и не умеют люди. Ты сделаешь все, что хочешь, не сходя с этого места. Ты отомстишь тому человеку, у которого сейчас наш Дракон Судьбы. С ним произойдет именно то, чего он больше всего боится. Это будет хорошая месть! Я научу тебя.
— Научишь? — Пересилив неприязнь, Хёрдис повернулась к великану и заглянула в его темные, невыразительные и бездонные глаза. — Ты меня всему научишь?
— Да, да! — обрадовавшись, заторопился Свальнир и потянул из ножен свой меч. — Дракон Битвы может очень многое. Вот, посмотри сюда!
Хёрдис склонилась и вслед за великаном стала вглядываться в огненные отблески, рисовавшие на черной стали волшебного клинка загадочные и сильные руны…
О молодом Вильмунде ярле ходило много разговоров. Одни утверждали, что он прячется во внутренней усадьбе Фрейвида Огниво, то есть в Кремнистом Склоне, другие слышали, что он отправился на восточное побережье к Хельги хёвдингу, а торговые люди якобы видели его у конунга кваргов. Никто не знал, где здесь правда.
А на самом деле даже сам Вильмунд не знал, где он и что с ним. Он уехал из усадьбы Овсяные Клочья через несколько дней после кюны Даллы, сразу, как были получены верные вести о возвращении Стюрмира конунга. Вильмунд понимал, что отец немедленно пришлет за ним, а смелости для этой встречи у него не было. Всем своим людям он разрешил делать, что они считают нужным, и те почти все уехали приносить Стюрмиру новые клятвы верности. Люди с озера Фрейра больше верили в удачу Стюрмира конунга, чем Фрейвида. С Вильмундом осталось человек семь хирдманов, в основном те, кого он привез с собой из последнего похода. Эти люди были обязаны ему всем, а на приветливость Стюрмира им рассчитывать не приходилось.
Какое-то время Вильмунд с остатками дружины провел в маленькой усадьбе на рубеже Медного Леса. Там его не знали в лицо, и Вильмунд назвался чужим именем, которое сам сразу же забыл и не догадывался отозваться, когда к нему обращались. Их появление никого не удивило: Вильмунда приняли за еще одного беглеца с севера, по вине фьяллей потерявшего и дом, и здравый рассудок.
В той глуши его никто и никогда не нашел бы однако непонятная тоска и тревога не давали Вильмунду покоя. Впервые в жизни он остался совсем один, без наставников, советчиков и даже без друзей, брошенный в дремучей чаще своей судьбы, как ребенок, в голодный год унесенный в лес. Из леса надо как-то выбираться, но как? Вильмунд не мог оставаться на месте, словно его спасение было в постоянном движении — все равно куда. Он как будто искал чего-то: то ли надежного пристанища, то ли самого себя. Со своей крохотной дружиной он бесцельно переезжал с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Честь и остатки здравого смысла говорили ему, что лучше и проще всего поехать к Стюрмиру и попробовать заслужить его прощение. Вильмунд знал, что так ему и следует поступить, но решиться не мог. В нем словно что-то сломалось, и он, как корабль с поврежденным рулем и без весел, остался носиться в море по воле волн. Хирдманы спорили между собой, предлагали разыскать Фрейвида хёвдинга или просить покровительства у чужеземных конунгов, но Вильмунд не мог принять решения — у него просто не хватало духу снова показаться на глаза людям. Только безлюдные леса и долины казались ему подходящим местом — скалы и ельники не заставляли его принимать решения и отвечать за последствия. Часто ему снилось что он переплыл море и уже видит перед собой берег, волны прибоя бьют его о песок, ему остается собраться с силами, встать на ноги и выйти из воды, но ноги кажутся набитыми шерстью и не слушаются, к
