сам не знает меры, то его надо поучить!
— Наш отец не так давно учил тебя, а тебе учить его рановато! — не сдержался Даг. Он предоставил Хельге вести переговоры, а сам старался молчать, чтобы не наговорить резкостей и не испортить всего дела. Но Брендольв, как видно, не собирался сдерживаться, и простое миролюбие здесь не поможет.
Брендольв не ответил. Его подвижное лицо выражало досаду: ему тоже не доставляла радости ссора с ближайшими друзьями, но он считал их решительно неправыми и не знал, что еще тут можно сказать. Повисло тягостное молчание, Хельга смотрела то на брата, то на Брендольва, все надеясь, что хоть один из них придумает какой-то выход. А они смотрели под ноги, понимая, что придумать тут нечего.
— А почему мох красный? — вдруг спросил Брендольв. — Тут что, зарезали кого-нибудь?
— Где? — Даг и Хельга разом обернулись, оглядели землю позади себя.
— Ты что? — недоуменно спросила Хельга. — Где?
Брендольв кивнул на клочок мха возле их еловой «скамьи».
— Он зеленый! — возразила Хельга, оглядев мох и камень вокруг. — Зеленый, как и надо.
— Да? — так же мрачно осведомился Брендольв. — А мне что-то показалось, что красный.
Объяснение этому было самое простое: будучи нездоровым или расстроенным, Брендольв путал красный и зеленый еще хуже, чем обычно. Но то, что он ошибся именно сейчас, произвело на брата и сестру особенно тягостное впечатление. В памяти их стояли рассказы о северном раздоре и предсказания Ингъяльда, что здесь может случиться все то же самое.
— Отец уверен, что конунг будет на нашей стороне, — чуть погодя сказал Даг. С усилием держа себя в руках, он говорил размеренно и внушительно, точно по одному вкладывал слова в уши собеседника. — И вам было бы лучше не доводить дело до него. И не призывать всю округу в свидетели нашей ссоры. Народ и так напуган этими троллями и рассказами с Севера. Долг знатных людей — успокаивать остальных и готовиться к битвам, если уж Один нам их пошлет. А чтобы биться успешно, надо крепко держаться друг за друга. Думаю, твой отец с этим согласится. Сейчас нам необходимо создать хотя бы видимость мира. Иначе, если моему отцу придется послать ратную стрелу[20] из-за фьяллей, большинство предпочтет отсидеться дома, но не идти в войско, в котором нет согласия. И Север повторится у нас.
— Надо было думать раньше, — упрямо возразил Брендольв. Похоже, маленький Даг взялся его поучать, и все существо Брендольва требовало опровергать каждое слово. — И не пускать в дом берсерка.
— Но мы же не знали! — воскликнула Хельга. — Вспомни, что творилось на горе! Если бы не он, мы не смогли бы выйти из избушки и провалились бы под землю вместе с ней!
— Но потом-то узнали! Зачем вы его держите? Без него мы вообще бы туда не пошли, и не было бы никаких духов!
— Может быть, мы выведем их из усадьбы и устроим где-нибудь отдельно, — пообещал Даг, согласный на разумные уступки. — Отец, наверное, согласится. Но Гудмод должен отдать Вальгарду его добычу. А когда конунг вернется, вы сможете…
— До тех пор берсерк погрузит товары на корабли и уплывет! — Брендольв махнул рукой и присвистнул, изображая ветер. — И Хельги не станет возмещать нам такое богатство из своих запасов! Так что нечего и говорить! Думайте сами, как нам помириться. Но только пока берсерк живет у вас, никакого мира не будет!
Даг промолчал, и Брендольв, резко повернувшись, пошел прочь. Брат и сестра молча смотрели, как он стремительно прыгает вниз по склону с уступа на уступ, помогая себе древком копья.
— Ну, вот! — буркнул Даг, великодушно удержавшись от слов «я же тебе говорил».
— Ну почему, почему все так! — со слезами воскликнула Хельга. — В него тоже тролли вселились! Разве он раньше был такой? Что с ним там сделали эти кварги и говорлины!
— Это сделало время! — ответил Даг. — Просто он вырос. Как и мы с тобой. Он научился ценить богатство и родовую честь. Это совсем неплохо само по себе. Обидно, конечно, когда друзья перестают друг друга понимать. Но, ты знаешь, дети всегда взрослеют, а у взрослых очень много причин ссориться.
— Так не должно быть! — решительно возразила Хельга и вытерла глаза. — Это дети ссорятся по глупости. А взрослые не должны ссориться, никогда! Они всегда должны понимать! Я не понимаю, как он не понимает! Ведь ты все правильно сказал! Мы должны быть в мире, иначе фьялли нас разобьют, как разбили Север! И два мешка ржи, и даже два корабля — ерунда рядом с этим! Они же умные люди! Как же они не понимают?
Даг пожал плечами. Ответить было нечего. Люди слишком часто не понимают друг друга, а каждый из спорящих сплошь и рядом по-своему прав. Но если Даг вполне понимал родственную скорбь и оскорбленное самолюбие Гудмода и Брендольва, то тех боги не наградили способностью понимать кого-то, кроме себя.
— Пойдем! — Даг взял сестру за плечо и подтолкнул к тропинке. — Пойдем домой. Может, там теперь резвятся молочные ведра. Или сыры подвывают в кладовке и просятся погулять.
Но Хельга даже не улыбнулась. Придерживаясь за руку Дага, она спускалась по склону, и на душе у нее было мрачно, как никогда. В последнее время ее настигал один удар за другим: рассказы беглецов, буйство духов, смерть Ауднира, ссора отца с Гудмодом и вот наконец их собственная ссора с Брендольвом. Это был какой-то не тот Брендольв, который уезжал от них четыре года назад! И даже не тот, который к ним вернулся и которому она так радовалась поначалу. Слепой, глухой, непонятливый — разве это он? Его подменили! Но и в словах Дага было много правды. Это все тоже — жизнь, в которую она не хотела верить. Но не верить было нельзя, и Хельгу мучило несбыточное желание все исправить, водворить вокруг мир, согласие, понимание, которые жили в ее душе и которые она считала естественными для всего и для всех. Разве горы враждуют с морем и ветром? Но человеческая жизнь — океан, и у каждой капли этого океана — своя правда. Да и есть ли на свете такой мудрец, что смог бы примирить всех? Разве что сам Один.
— Погоди. Давай постоим, — попросила Хельга брата, когда они спустились с горы и вышли к тропе на усадьбу, пролегавшей вдоль моря.
Даг остановился. Хельга подошла к самому обрыву. С высокого берега был далеко виден извилистый фьорд, но устье его скрывалось за горами; горы на другом берегу белели кое-где пятнами снега, на этом зеленели еловым лесом. Чуть впереди под обрывистым склоном приютилось как бы блюдце между морем и горой, на этом блюдце сжались тесной кучкой два-три домишки — Тордов Двор. С моря тянуло ветерком.
Хельга молчала, жадно вдыхая свежий ветер, глазами, слухом, душой впитывая этот простор, красоту и покой. Тоска отступила, себя саму Хельга ощущала огромной, свободной, чистой — как фьорд, как горы, как небо. Всю жизнь она видела это каждый день и каждый раз заново поражалась красоте, мощи, одухотворенности своей земли. Да, здесь полным-полно духов, но только это добрые духи. Это они приветливо мигают с поверхности мелких волн, это они так красиво изогнули горы, так затейливо присыпали их снегом, так ловко устроили местечко, чтобы Торду было где поселиться, и растянули позади его двора лес. Это они рассадили везде можжевельник, на котором и сейчас видны крупные синие ягоды, это они рассыпали столько пестрых камней, которые так красиво перемежаются с зелеными пятнами мха, с голубовато-сизым лишайником, вытолкнули на поверхность зернистые глыбы гранита, внутри каждой из которых медленно и ровно бьется свое, особенное сердце. И пусть Гудмод хоть со всем светом передерется — это море, небо в пестрых беловато-серых облаках, эти горы, и Даг, молчащий за плечом — все это тоже есть на свете. И будет всегда. Это тоже — жизнь, и тот, кто не хочет признавать в ней ничего хорошего — слепец. Или лжец. Им просто не повезло, тем, кто этого не знает. Кто не умеет видеть огромный мир, рядом с которым твои печали хотя и не ничтожны, но в котором всегда есть место надежде.
Но где-то там, в этих же лесах и горах, жили невидимые злые духи. Они отравили эту красоту раздором, и сердце Хельги разрывалось от желания исправить это. Это было ей не под силу, но она не могла избавиться от этого желания.
И тогда она набрала в грудь побольше воздуха и закричала, обращаясь разом ко всему свету — к небу, к земле, к горам, к морю:
— Хравн! Иди ко мне! Я зову тебя! Хра-а-авн!
Даг смотрел на нее, приоткрыв рот, но не смел спросить, почему она зовет ворона. И какого
