Однако в предложении этом напрочь отсутствовали поэзия и элемент неожиданности. Следовало придумать некий промежуточный ход, эдакий буфер, чтобы уже потом без всякой неловкости и напряжения перейти к самому главному.
Долго думать Егору не пришлось. Что-то подобное с ним уже случалось, причем именно в 'Наири', и память услужливо подбросила единственно верный ход.
– Давай возьмем бутылку ледяного шампанского, – предложил он, – и поедем в гости к одному интересному и хорошему человеку. А потом видно будет. Он тут рядом живет. На Седова. – Егор показал рукой, где приблизительно живет хороший человек.
– Что за человек? – спросила Зоя.
– Очень хороший человек, – заверил Егор. – Зовут его Данила Окунев. Он поэт, художник, собиратель и реставратор-самоучка.
– Ну-ка, ну-ка… – заинтересовалась Зоя.
– Единственный в Ростове исследователь и знаток дореволюционных чердаков и подвалов, – понизил голос Егор и заговорщицки оглянулся по сторонам. – Уникальная коллекция старых горшков, венских стульев и керосиновых ламп! Курительные трубки собственного производства! Настоящий 'Ундервуд' в рабочем состоянии, большой живот, густая русая борода и низкий баритон. Хорошие стихи, – подумав, добавил он.
– Поехали! – засмеялась Зоя.
К пятидесяти годам Данила Владимирович Окунев продолжал жить в собственной мастерской на улице Седова. При советской власти квартиру ему как свободному художнику и поэту никто не мог дать по определению (счастье еще, что удалось получить мастерскую), ныне же, во времена первоначального накопления капитала и разгула либерализма, ему в этом плане тем более ничего не светило. Правда, несколько лет назад Данила Окунев честно попытался заняться бизнесом, но быстро прогорел, влез в долги, и спасло его только то, что он вовремя осознал свою полную неспособность к этому делу и вернулся к написанию стихов, изготовлению оригинальных курительных трубок, а также собиранию, реставрированию и последующей продаже старых, но очень нужных вещей. Несмотря на склонность к творческим занятиям, кое-какая житейская сметка у Данилы присутствовала – он вовремя сумел прописаться в собственной мастерской и даже ее приватизировать, вследствие чего мастерская превратилась как бы в квартиру. Конечно, в ней отсутствовали ванна и туалет, и вообще это был довольно глубокий полуподвал, но зато состоял он из двух просторных комнат с высокими потолками, а дверь из махонькой кухоньки вела в уютнейший внутренний дворик, мощенный каменными плитами и огороженный от суетного мира кирпичными стенами, увитыми плющом и диким виноградом. Летом Данила выносил во дворик круглый, орехового дерева столик на гнутых резных ножках, ставил несколько собственноручно отреставрированных венских стульев… и не было во всем Ростове лучшего места для распития легких спиртных напитков и непринужденной дружеской беседы.
Данила оказался дома.
– Здорово, старик! – прогудел он, открыв дверь и узрев Егора и Зою. – Заходи! У меня как раз Чуйков сидит.
'Надо было брать пару шампанского, – подумал Егор, – и водки. Но кто же знал? Ничего, сбегают, если надо, а мне все равно много сегодня пить не стоит'.
Разумеется, бутылки шампанского не хватило, и, опять же разумеется, за водкой пришлось идти именно Егору, как самому молодому среди мужчин. Не хозяина же было, в самом деле, посылать? И не известного на весь Ростов и во многих иных городах и весях страны поэта и барда Игоря Чуйкова, который последнее время все реже брал в руки гитару, предпочитая вести созерцательный и покойный образ жизни, а тут вдруг раздухарился, достал из чехла свою знаменитую двенадцатиструнку и тряхнул стариной.
'Как бы не увел у меня Игорек девушку', – тревожно размышлял Егор, торопясь на угол к ларьку со спиртным и обратно. Однако, вернувшись, понял, что тревоги его напрасны. Зоя с видимым удовольствием слушала замечательные песни, баллады и стихи, с искренним интересом принимала разъяснения Данилы Окунева по поводу тех или иных старинных предметов быта, во множестве собранных в мастерской, охотно смеялась шуткам, пила мелкими глотками шампанское, отказывалась от водки и с милой улыбкой принимала разнообразнейшие комплименты, так и льющиеся на нее от двух стареющих подгулявших поэтов. Однако не было в ней той завороженности кролика перед удавом, которую неоднократно наблюдал Егор у многих молодых девчонок, впервые столкнувшихся напрямую с обаянием и талантом Игоря Чуйкова.
Да, постарел Игорек, думал Егор, глядя на поредевшие седые космы .барда. Или просто не в Зоином вкусе. И то сказать, дурой ее никак не назовешь, а Игорь вечно старался подбирать себе совсем уж глупеньких девушек. Чтобы, как он сам неоднократно заявлял, было кого учить и воспитывать. Пожалуй, действительно после общения с ним некоторые вроде как умнели или, во всяком случае, обучались умело скрывать свою явную дурь, что, однако, не помогло ни одной из них заполучить Чуйкова себе в мужья – как он развелся десяток с лишним лет назад со своей первой женой Инной, так по сию пору и ходил в нищих и талантливых холостяках.
'Нет, не отбить ему у меня Зою', – окончательно решил Егор и демонстративно посмотрел на часы.
– Пора ехать? – спросила Зоя. И так она это спросила, что Егор почувствовал себя на две долгих секунды беспомощным пассажиром самолета, ухнувшего в глубокую воздушную яму.
– Да, пожалуй, – откашлялся он.
– Уже уходите? – поскучневшим голосом осведомился бард, который тоже понял, что девушка ему не обломится.
– Все кончается, – философски заметил Егор. – Спасибо за песни. Давненько я тебя не слышал.
– Ой! – не отстала Зоя. – Вы не представляете, какое я получила наслаждение! Спасибо! Спасибо за этот замечательный вечер и вообще за все! И вам, Данила Владимирович, спасибо. Я теперь несколько дней буду ходить под впечатлением от нашей встречи! – и она расцеловала обоих в щеки.
Поэты растаяли, тут же стали похожи на двух счастливых отцов одной дочери и выразили уверенность в том, что всем им еще встречаться и встречаться. Данила предложил Зое заходить в любое время, и даже можно без кавалера, а Игорь Чуйков пригласил на Пушкинский праздник в Танаис, который должен был, как всегда, состояться в первые выходные июня.
– Будешь моей личной гостьей, – значительно пообещал он. – Ну и ты, Егор, приезжай.
– Может, ко мне? – осторожно спросил Егор, выруливая со двора на Седова.
– Да уж не ко мне! – с бесшабашностью подгулявшей донской казачки ответила Зоя. – Во-первых, у меня мама, а во-вторых, я все равно уже предупредила, что ночевать не буду.
– И когда только успела…
– Пока ты за водкой ходил, дорогой.
Целоваться начали прямо в машине перед воротами Егорова дома.
Бурно, неистово и страстно.
'Эдак я и до кровати не дотерплю', – успел подумать Егор и полез девушке под сарафан. Кожа у Зои была прохладная и шелковистая, и он, окончательно опьянев от ее губ и бедер, уже начал стягивать тонкие трусики…
Это был удар током. Крайне неприятный и болезненный.
Егора отшвырнуло к дверце.
– А-ай! – закричала Зоя и судорожно обхватила себя руками.
– Б…дь! – заорал Егор.
– Кто? – не поняла Зоя.
– А я знаю? – растерялся Егор. – Машина, наверное…
И тут же получил второй удар током, не менее ощутимый, чем первый.
– Атас! – рывком распахнув дверцу, Егор вывалился из машины.
Он сломал три спички, прежде чем сумел прикурить. Зоя стояла рядышком, доверчиво прижималась к его плечу и с опаской косилась на Егоровы 'Жигули'. Егор молча курил и тоже смотрел на свою машину. Но не с опаской, а со смешанным чувством неприязни и восхищения.
