где хочется удавиться. Нижние ветви с обрывками веревок подтверждали этот печальный факт.
На лесной проплешине, поджав под себя желтую, очень молодую лапу, которая хорошо смотрелась бы в бульоне, покачивалась Избушка на Курьих Ножках. Ставни были закрыты. Внутри кто-то грохотал чугунками. Из трубы курился дымок. Надтреснутый голос с чувством пел романс.
Улита обошла избушку стороной, недовольно покосившись на крыльцо и буркнув, что, мол, селятся тут всякие. Тропинка, петляя и огибая столетние ели, забиралась в гору. В дуплах мигали желтые глаза, однако никто не ухал, и Мефодий усомнился, что тут живут совы. Да и пахло для сов уж больно странно — мускусом, смешанным с модными духами. Буслаев узнал этот запах — у Зозо тоже были такие.
— Они и есть! Французские! — вскользь заметила Улита, случайно подзеркалившая его мысли.
Внезапно она быстро свернула с тропы и притаилась, прижав палец к губам. Остальные последовали ее примеру. Мефодий увидел, как в отдалении шевельнулся старый еловый пень. В стороне, прямо по бурелому, поскрипывая, прошел огромный, как ствол дерева, позеленевший лешак.
— Это мы на всякий случай. Они не опасны, разве под горячую руку попадешься. Водяных только не любят, — пояснила Улита, покидая убежище.
— Разве среди нас есть водяные? — удивилась Ната.
Улита с озорным видом царапнула длинным ногтем нос замешкавшегося Мошкина.
— Пык! Магия воды! Лешак ее сразу просечет! С полтычка! — заявила она.
— Но я же не похож на водяного? — как всегда с возможностью уступки, засомневался Евгеша.
Ведьма хихикнула.
— А у нас, родной, на Лысой Горе, лешаки долго не разбираются! Магия воды у тебя есть? Есть. Он ее чует? Чует. Корнем по голове — и все дела! А там, может, ты водяной-оборотень? — сказала Улита и пошла по тропе.
Мефодий заметил, что на Лысой Горе молодая ведьма внезапно пришла в приподнятое и радостное настроение. Ее полные щеки утратили меловую бледность и налились яблочным румянцем. Глаза блестели. Грудь жадно и нетерпеливо зачерпывала воздух, Здесь, в муравейнике разнородной магии, где мрак причудливо переплетался со светом и не было одного лишь — серости, она ощущала себя в родной стихии.
Ах, Гора ты моя горушка,
Гора Лысая, царство ведьмино,
Гора Лысая, земля мертвая!
Ты возьми, Гора, грусть печальную,
Ты мне дай, Гора, свежей кровушки, -
напевала она старую, с явными вампирскими корнями песенку.
Закончив песню, она остановилась и, сделав руками широкое зачерпывающее движение, сказала громко и удивленно:
— Вы никогда не замечали, что если приезжаешь в другой город, то время за тобой не успевает? Оно еще не знает, где ты, и первые день или два тянутся бесконечно. Затем время разнюхивает, что тебя потеряло, находит, набрасывается и начинает: раз-раз! — стучать минутами по кумполу. Дни сыплются, как сухой горох.
— А выход есть? — спросила Даф. Улита кивнула.
— Есть. Но довольно однообразный. Бежать в другой город.
Лес понемногу редел. Ели сменились осинами, а затем и соснами. Почва стала песчаной. За деревьями угадывался крутой склон. Еще несколько минут — и они вышли к каменной стене, дыры в которой были забиты деревянными щитами. Ворота никто не охранял. Прямо к стенам лепились дома. Старые крепостные башни тоже были населены. Из бойниц ближайшей, давно превращенных в окна, доносилось бренчание гитары. В другой бойнице кто-то вывесил сушиться кожаный фартук, прикрепленный к древку копья.
Полуграмотная надпись краской, прямо на городской стене, приглашала:
ЗЛО ПЫЖАЛОВАЦА В МАГИЛЬНИК!
БЕЛЫЕ МАГИ СТРОГА ПА РИГИСТРАЦИИ.
АСТАЛЬНЫЕ ВАЛИТЕ КАК ХОТИТИ!
Сразу за стеной начинали петлять улицы. Из толстых и больших труб, похожих на трубы котельных, валил дым — красный, сизый, зеленый. Вероятно, там работали зельеварильни.
Рядом угадывался большой населенный город. Мефодий понял, что здесь-то и начинается настоящая Лысая Гора.
Глава 8. Сердце не бьётся волхв смеётся
Насмешка в серых глазах. Зрачки, расширенные, как у рыси. Крутой упрямый лоб. Это он, Матвей Багров, мальчишка, одурачивший «Книгу Харона». Кто он? Молодящийся старик-маг? Морлок? Призрак?
— Прерванное существование! — уронил Багров, хотя Ирка не успела задать никакого вопроса.
— Это как?
— Ты живешь себе, живешь, а затем оказываешься внутри перстня в виде крошечной искры. Для других проходят сотни лет. Для тебя — мгновение, мимолетнее, чем дневная дремота… Затем ты — сам не зная, как и почему — стоишь на песке у воды и смотришь на перстень, который лежит рядом.
Матвей взглянул на перстень на своем безымянном пальце. В отличие от кольца магфицера, с которым не так давно познакомилась Ирка, его перстень был странно молчалив. Никаких потрескиваний, цикаких пляшущих искр. Затаенная сила чудилась в этом простом и невзрачном перстне.
— И ты ничего не помнишь? — спросила Ирка.
— Я помню все, — со странной уверенностью отвечал Матвей. — Возможно, я не помню и не знаю всего, что было в эти двести лет, но свое вчера я помню превосходно.
Он мимолетно коснулся рукой груди и по смотрел на холст в руках у Ирки.
— Совсем забыл! Дай его мне!
— Зачем?
— Отдай! Увидишь! — властно повторил он. Ирка отдала. Багров развернул холст и долго смотрел на него. По его невозмутимому лицу сложно было определить, что он чувствует и о чем думает. Он поднял руку и подул на безымянный палец. От темного перстня оторвалось пламя и охватило холст.
Ирка вскрикнула, попыталась потушить, но было поздно. Язык пламени втянулся в перстень, не оставив от картины даже пепла. Багров тщательно осмотрел пол и остался доволен.
— Зачем ты это сделал? — крикнула Ирка.
— Так было нужно. Я искал картину, чтобы уничтожить ее. Это было единственное мое изображение. Теперь они не смогут, завладев портретом применить некромагию и вуду. Ты знаешь, что такое вуду?
Ирка вспомнила шило в руках у пегобородого и вновь ощутила его огненные уколы.
— Именно, — сказал Матвей, заметив, как скривилось ее лицо. — Так вот — некромагия — гораздо хуже.
— Некромагия разве не запрещена?
— Запрещена. Официально, во всяком случае. Именно поэтому она гораздо хуже, — подтвердил Багров с загадочной улыбкой.
Ирка ощутила тревогу. У нее на языке заверся вопрос, который она не решалась задать. И все же задала:
