— Танька да Ванька! Ванька да Танька! Битва великих упрямцев? Самосовершенствоваться, самосовершенствоваться и еще раз самосовершенствоваться, как завещал великий Я? Великий Я — это я, Ягун. Будьте проще, ребята! — бойко продолжал играющий комментатор.
И снова — ни слова в ответ. Убедившись, что здесь явно не до него, умный Ягун не стал приставать и пронесся дальше. Откровенно говоря, он не понимал, с какой целью это парочка планомерно усложняет себе жизнь? Ну хочется людям страдать, пускай страдают, хотя, досадно, конечно.
— Ты прилетишь ко мне? — спросил вдруг Ванька. Он долго набирался отваги, чтобы задать этот вопрос.
— Да, — кивнула Таня.
— Когда?
Таня ободряюще улыбнулась.
— Не спрашивай! Есть вопросы, ответ на которые не нужен… — сказала она.
— Ну вот и пора! Кто знает… возможно, еще когда-нибудь!.. — бодро и громко произнес академик Сарданапал.
Он поднял руку с кольцом и дал сигнал к отлету. Две зеленые искры, взмывшие ввысь до самой
Хор привидений затянул прощальную песнь. Заглушая его, циклопы ударяли в тарелки и барабаны.
АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ ФИНАЛ
Глава пятнадцатая.
ДНЕВНИК СКЛЕПОВОЙ
Гробыня потянулась. Хозяйским взглядом оглядела комнату, намечая (или, скорее, утверждая) направления грядущих преобразований: «Бедный Глом, а он и не знает, что ему предстоит вкусить радости нового ремонта!»
Склепова подошла к окну и выглянула наружу. По брусчатке Лысой Горы, задерживаясь перед фонарями, разгуливали мертвяки. Ощущая, что на них смотрят, некоторые вскидывали головы и смотрели на Гробыню. Их лица белели расплывающимися пятнами.
С одним из мертвяков Склепова даже поговорила, со всеми существующими предосторожностями, разумеется. Бедняга, молодой с короткими темными волосами парень, рассказал, что продал свой эйдос за право единственный раз поцеловать девушку друга, которая его не любила. Сделав это, он попросил ее встать у окна, а сам поднялся на крышу, спрыгнул ласточкой вниз и, пролетая у ее окна, застрелился из дробовика.
Гробыня сочувственно кивала, а сама думала, что мертвяк мог бы сочинить что-нибудь и получше. Обычная история! Все мертвяки любят окружать свою кончину романтическими обстоятельствами. «Ну народ! Совсем врать разучился! Вывалится пьяный из окна, а потом расскажет, что погиб, заколов кинжалом вражеский танк», — резюмировала Гробыня.
В большинстве случаев лопухоиды, что шатались ночами по Лысой Горе, отдавали свои эйдосы за одну-две дозы, а то и вовсе за какой-нибудь пустяк, вроде сигаретки, когда хочется стрельнуть у кого-то, а не у кого. Получить самое ценное за самое незначительное — в этом для мрака было нечто особо привлекательное, если угодно, высший пилотаж.
Захлопнув раму, Гробыня некоторое время без особой цели бродила по комнате. Затем сунула руку в ящик стола и достала крысу. Встряхнула ее, произнесла заклинание, и крыса превратилась в то, чем была на самом деле — в дневник. Кроме Гуни, об этом дневнике никто не знал. Но Гуня это был особый случай. Он даже программу телевидения читал с таким усилием, словно осуществлял синхронный перевод с японского.
Это была заурядная общая тетрадь, отличавшаяся от обычной лопухоидной тетради лишь отсутствием линеек. Полоски, клетки, поля, сердечки и прочие типографские изыски Гробыня не любила. Бумага должна быть белой и чистой. И точка.
Гробыня села, окунула гусиное перо в чернильницу (шариковые ручки и компьютеры выпускники Тибидохса традиционно не любили) и быстро начала писать:
«Мы уже на Лысой Горе. Прилетели сегодня днем. Дорога была ужасно занудная. Встречный ветер мешал разогнаться нормально, да и не люблю я экстремальных полетов. Я ж не Танька. Где-то над Калугой мы свернули куда-то не туда и заблудились. Карту, конечно, с собой не взяли, а нить Ариадны я засунула на дно, под вещи, не помню уже куда.
Я продрыгла до полной дрожачки, а тут еще Глом лез со своими утешениями. Спрашивал одно и то же: «Ты чё? Ну ты как?.. Ты чё?» Гад ползучий! Ничего с собой в дорогу не взять: забил все чемоданы своей зубной щеткой. В следующий раз я ее выкину. И носки его тоже вышвырну, барахольщик проклятый! Две пары на восемь дней! Не мужик, а барышня какая-то кисейная!
Наконец, Глом заметил, что я не в духе и перестал ко мне приставать. Даже улетел немного вперед. Я его догоняла, чтобы немного поругаться и объяснить, кто кому жизнь заел, но он всякий раз улетал и мозолил мне глаза своей треклятой спиной. Она у него шириной в шкаф. Летит — небо загораживает. Чё, он не мог культурную спину иметь, я не понимаю? Оно, конечно, мужчина должен быть чуть симпатичнее обезьяны, но при этом не раздражать любимую девушку своими размерами.
Под конец мы всё-таки добрались. Как ни удивительно, нашел дорогу Глом, хотя я ему сказала, что если он не перестанет лететь куда летит, я его догоню, зарежу и съем. Сейчас Глом спит. Сознание у него как у курицы. Как только становится темно и тихо, он сразу отключается. Он знает это, и поэтому даже свой бокс не смотрит в темноте.
На работе еще не знают, что я притащилась. Зудильник отключен, а звонить сама я пока не собираюсь. Загрузят бедную девочку как дачный полуприцеп. Грызька мигом свалит на меня подготовку программы, а сама куда-нибудь слиняет, а я знай, как дура, таскайся по кладбищу с лопатой и выискивай героев для передачи.
Сейчас я собираюсь описать, что творилось в Тыбысдохсе в те последние сутки. Сказать, что это был бред, значит вообще ничего не крякнуть. Картина из фекалий, созданная и творчески осмысленная с помощью стены и садового насоса. Гроттершу, кстати, почему-то всегда раздражают мои словечки и сравнения. Я это знаю, и порой, чтобы ей досадить, кажусь хуже, чем я есть.
Люди вообще странные козявки. Они обожают соответствовать тому портрету, который сами себе нарисуют. А рисуют — вообще что попало. Та же Дуська Пупсикова, например. То она — гламурная барышня, то начинает под оторву косить, то вдруг побреется наголо и ходит в военной форме. В прошлом году она с готами тусовалась, потом с футбольными фанатами, а тут вдруг — хлоп! — оказывается, мы всю жизнь любили только кошечек и без кошечек нам свет не мил. Да и с молодыми людьми то же самое: то на шее у них виснет, то такая Вера Холодная, что морозильник отдыхает. Вроде как ищет свою суть, а на самом деле ежу понятно, что никакой сути нет, а просто хроническое отсутствие мужского внимания и низкая самооценка. Ну оставалась бы сама собой и все дела. Зачем селедке прикидываться дятлом? Не терпится головой дерево подолбить, я не понимаю?
Свеколт, Гроттер или Шито-Крыто живут себе спокойно такие, как они есть. Свеколт и Гроттер те вообще ходят в том, что из шкафа первое на голову свалился. Гроттерше, в основном, только джинсы падают, а Свеколт порой и платья, но такие, что лучше б тоже джинсы упали. И ничего, пока никто не умер.
У Таньки, Свеколт и Ритки такой высокий уровень внутреннего достоинства — спокойного, скомпенсированного, не бросающегося сразу в глаза, что они б и в мешке с дырками смотрелись бы естественнее, чем Пупсикова при полном параде.
В общем, в Тыбысдохсе всё было так. С вечера мы бузили, мешали шампунь с пивом, а пиво с
