— Воспряньте, — произнес Гуллипут с мрачным сочувствием. — Лучше расставаться с предубеждениями весело, поверьте мне: я вырос в гоготе и хохоте.
— Мне домой надо, — буркнул, проглотив комок Петропавел. — Тут у Вас с ума можно сойти.
— Можно, — согласился Гуллипут, — если обращать внимание на частности. Вы не обращайте… Кстати, многое из того, что происходит. Вам не обязательно оценивать, как Вы это постоянно делаете. Оценки Ваши ничего не меняют в мире: он существует независимо от них. Вы же согласились, например, называть Шармен — Шармен, а не Кармен.
— Мне никто не предлагал выбирать, — Петропавла поразила осведомленность Гуллипута.
— Из мелочей не нужно выбирать. Важно правильно сделать Большой Выбор. До него Вам еще далеко. Что же касается Шармен и Кармен…
— А это одно лицо? — озаботился Петропавел.
— Нет, но допустимо определить одно через другое, — вздохнул Гуллипут за его спиной. — Кармен есть Кармен. А Шармен… Она все-таки гораздо последовательнее. Интересная, между прочим, особа шальная! Влюбляется в каждого, кто попадается ей на глаза, и любит его до тех пор, пока на глаза не попадется кто-нибудь другой: тогда она начинает любить другого, а прежнего забывает. И когда через любое время встречает уже забытого, всякий раз влюбляется в него заново. Вот характер!
— А Тридевятая Цаца — кто такая? — со всевозможной осторожностью спросил Петропавел. — Очень уж имя странное…
— Не более и не менее странное, чем любое другое. Имя, темя, племя, стремя… Связь между именем и объектом таинственна. Семя, вымя… Вы есть, наверное, хотите. -Петропавел даже не успел осмыслить последнее заявление, а Гуллипут уже скомандовал: — Спуститесь в долину и идите к кусту, который на отшибе.
— На отшибе дерево, — возразил Петропавел.
— Хорошо, идите к нему. Я пойду следом.
Короткой колонной они спустились в долину. Возле дерева стоял транспарант: «Яблоня. Куст». «Почему куст? — подумал Петропавел. — Когда это явно дерево!» Вблизи дерево оказалось липой.
— Угощайтесь, — предложил Гуллипут из-за спины. — Только пройдите немного вперед, я тоже поем. Более или менее.
Петропавел прошел вперед и поинтересовался:
— Чем тут угощаться?
— Как чем? Плодами! Плодами воображения. — И Гуллипут аппетитно зачмокал. Петропавел пристально вгляделся в липу.
— Тут одни листья. Вы листья, что ли, едите? — спросил он наконец.
— Значит, у Вас нет воображения. Было бы воображение — были бы и плоды. — Почмокиванье Гуллипута не прекращалось.
— Вы бы хоть не чмокали так! — укорил его Петропавел, страдая. — Мне от этого тоскливо.
Сбоку, из-за спины Петропавла протянулась рука, державшая нечто невообразимое — огромный оранжево-голубой шар, очень отдаленно напоминавший мандарин, арбуз, дыню, ананас и гранат.
— Нате, — сказал Гуллипут, — ешьте тогда плод моего воображения.
Голодный Петропавел не задумываясь впился зубами в плод воображения Гуллипута и в три присеста уничтожил этот плод.
— Спасибо, очень вкусно, — честно сказал он. — Не понимаю только, как такое могло вырасти на липе.
— На яблоне, — поправил Гуллипут.
— Это липа. Зачем вводить людей в заблуждение неправильной надписью?
— Чтобы было о чем подумать во время еды. Ничто не должно становиться привычным: привычное превращается в обыденное и перестает замечаться. Этак можно вообще все на свете проглядеть: ведь нет ничего, что рано или поздно не стало бы привычным. Лучше всего, когда мы пытаемся выяснять суть даже того, что кажется очевидным. Интересные, доложу я Вам, случаются открытия.
— Какие же, к примеру? — не без сарказма спросил Петропавел.
— К примеру, такое: все верно и ничто не верно. Если, конечно. Вас это устроит… Более или менее. Но Вас это вряд ли устроит: в Вашей голове сложилось представление о должном — с этим представлением Вы и идете в мир. И что же Вы о нем знаете? А вот: яблоня — это яблоня, липа — это липа, большой — это не маленький, маленький — это не большой. Не слишком-то много… А жизнь подкрадется — и щелк по носу!.. Вы вот объясните этому кусту, что он — дерево. Прикажите ему быть таким, как надо Вам: эй, куст, цыц! Ты — дерево! Но ему, видите, ли, все равно, одобряете Вы его как куст или нет. Он не спрашивает Вашего мнения, не нуждается в Ваших рекомендациях, предписаниях, не нуждается в том, чтобы Вы отсылали его к стандарту, к норме… Вы для него — никто… Ему просто-напросто плевать на Вас. Как, впрочем, и мне. Более или менее.
Забыв о мерах предосторожности, Петропавел возмущенно обернулся, но увидел только, как по дороге удаляется что-то большое или приближается что-то маленькое…
Глава 6. Стократ смертен
В ту же секунду Петропавел упал лицом вниз, не успев даже сообразить, что произошло, но почуяв недоброе. И действительно: его принялись чем-то охаживать по спине. Это было совсем не больно, но причиняло беспокойство неприятного характера. Петропавел пару раз вскрикнул, — скорее, для порядка — и услышал: «Не ори; не дама!», причем голос был детский. Петропавла явно с трудом перевернули лицом кверху. Перед ним стоял златокудрый мальчонка лет пяти с черной' повязкой на одном глазу и приветливо улыбался. Это он накинул на Петропавла лассо. Длинная розга валялась рядом. Ребенок держался за рукоять огромного ножа, воткнутого в землю неподалеку. Петропавлу сделалось нехорошо — и он неожиданно для себя подобострастно предложил:
— Хочешь, будем с тобой на «ты», мальчик?
— Я и так с тобой на «ты», — ухмыльнулся ребенок.
— Зовут-то тебя как?
— Дитя-без-Глаза, — беспечно ответил малыш и, выхватив нож из земли, одним махом рассек туловище проползавшей мимо гусеницы, по размеру напоминавшей длинный товарный поезд. Две части гусеницы расползлись в разные стороны и зажили там самостоятельно.
— Это которое у семи нянек? — догадался Петропавел.
Дитя-без-Глаза хмыкнуло:
— Смотри-ка, что вспомнил!.. Нету уже семи нянек. Умерли.
Последнее слово прозвучало очень зловеще, и, начав волноваться, Петропавел спросил как мог безразлично:
— От чего же они умерли, мальчик?
— От страха, — неохотно сообщил тот, видимо имея все-таки некоторое отношение к смерти семи нянек. Потом он подошел к Петропавлу и опять воткнул нож в землю, слева от него.
— Что ты собираешься делать? — струхнул Петропавел.
— Зарежу тебя и сожру, — сказало Дитя-без-Глаза и по-детски рассмеялось.
Петропавел затрясся и покрылся холодным потом.
— Ты же еще маленький! — еле вымолвил он.
— Сожру тебя — и буду большой, — пообещало милое дитя и вынуло нож из земли.
— Ты не сделаешь этого!.. Это очень жестоко.
— Пустяки! — опять рассмеялось дитя. — А впрочем… Я могу и не делать этого, если ты выполнишь три моих желания.
В ужасе от такого предложения Петропавел замотал головой, сразу представив себе, какие желания могут быть у этого ребенка. А тот, не обращая внимания на Петропавла, продолжал:
— У меня такие три желания. Во-первых, я хочу есть, во-вторых, писать и, в-третьих, спать.
