свое дело, мавр может уходить.
— Бывших горничных, — машинально поправила я.
Ехать в Замогилье было поручено мне и Скрипке. Поскольку Себежский район — это уже граница с Белоруссией и бывшей Латгалией, то есть путь недальний, решили выезжать засветло.
Остаток рабочего дня прошел в составлении планов и уточнении маршрута. В хлопотах перед командировкой я чуть не забыла о приглашении Голяка. Уже причесывала волосы, когда в кабинет заглянул Соболин.
— Ну представляешь, как не везет семье Карачаевцева, — поделился Вовка.
— А что еще случилось? Марианне стало хуже?
— Да нет, Цаплиной как раз лучше: мы раз в два часа в больницу звоним, справляемся о ее самочувствии.
— А тогда что?
— Да я сейчас только что информацию на ленточку поставил о пожаре. Представляешь, загорелась коммуналка этажом выше квартиры Карачаевцева. И такой сильный пожар случился, что если бы машины не приехали вовремя, прогорели бы перекрытия и от квартиры начрева остался бы пшик.
— Жертвы есть? — похолодела я.
— Да, одна старушка отравилась угарным газом. В принципе, мы такие мелочевые информации не ставим на ленту, но сегодня: то история с Цаплиной, то пожар по соседству…
Подходя к «Тамбовским ночам», я заметила во дворе синий «мерседес». Правое крыло и часть бампера — помяты…
Голяк снова был подшофе.
— А, Валечка, как хорошо, что вы откликнулись на мое предложение. Заказывайте себе, что хотите, денег у меня сегодня — немерено. А будет скоро еще больше.
— Что, в рулетку выиграли?
— Берите круче, Валенька. Разве в рулетку много выиграешь? В рулетку можно только много проиграть. Нет, тут фортуна!
Тут такой контракт! Такие деньги…
И Голяк вытащил из папки пачку документов и потряс ею. Я могла на крови поклясться, что уже знала — с кем этот контракт и о чем.
Так оно и было. Московская компания сотовой связи «Сотка» заключала договор о рекламном и информационном обслуживании с фирмой «Телескоп», входящей в холдинг «Голяк продакшн».
Я незаметно включила в сумочке диктофон:
— Простите, Рустам, а вы случайно не знаете, кто такой Калугин?
ПО
— С каких это пор рыженьких женщин стали интересовать такие фигуры, как Калугин?
— С тех пор, как рыжие стали горничными. Пыль ли вытираю, цветы ли поливаю, только и слышу со всех сторон — Калугин, Калугин… Кто это?
— Калугин — это босс. Взять твоего же Карачаевцева. Он думает, что он — босс.
А на самом деле сам давно сидит на крючке у Калугина. Василий думает, что он — начрев? Это Калугин — начрев, и от него зависит, чем Василий будет завтра. Цаплина считает, что у нее независимая газета? Это от Калугина зависит, какую дозу свободы дать ее «Тик-таку».
Все! Лучше бы он о Марианне — ни слова!
— А Марианнино ДТП — ваших рук дело?
Голяк осоловело уставился на меня.
— Это ведь ваш помятый «мере» стоит во дворе? И не отпирайтесь — вы же сами меня на нем вчера домой везли, никаких вмятин не было.
На лице Голяка было такое неподдельное удивление и разочарование, словно вместо конфеты ему подсунули пустой фантик.
— А пожар сегодняшний на Дворцовой набережной? А угрозы старикам? Для кого стараетесь квартиру заполучить? Для Пчелки на?
Голяк вдруг разозлился:
— А хоть и для Пчелкина. Услуга за услугу. Такой контракт даром, что ли, можно заполучить?
— А то, что старуха задохнулась в дыму? А то, что Цаплина и Чичикова лежат в больнице? А то, что четверо стариков из коммуналки, которую вы с Зайчиковым расселили для начрева, погибли или пропали без вести?…
— Ты кто? — набычился Голяк.
— Ну уж никак не горничная!
— А кто?
— Журналистка! Из «Золотой пули».
И так все это не спущу!
Голяк секунду размышлял, а потом жарко зашептал:
— Это не я. Это все Зайчиков. Я — только прикрытие. Все планы разрабатывает он.
А за ним — Калугин. Генка давно в подручных у Калугина бегает. Я же сказал: Калугин — босс. А я? Я — мелкая сошка. Я всего-то и сделал, что велел попугать старух по телефону. И «мере» мой с утра Зайчиков себе брал для каких-то дел.
Как я все-таки устала за эти дни. Как я хочу в отпуск.
— Значит, так, Голяк! — Я встала из-за стола. — Если с голов стариков на Дворцовой набережной упадет хоть один волос — двадцать шестого покушения тебе не избежать, а уж чем оно закончится, я пока не знаю. И учти — все, о чем мы сейчас говорили, записывается. — Я показала диктофон. — А о том, что я сейчас здесь и именно с тобой, знает все Агентство; мало того, двое моих коллег сидят неподалеку, за соседними столиками…
Я врала и завиралась, но никогда еще мне это не доставляло такого удовольствия. Я виделась себе крутым расследователем и любовалась собой со стороны.
— Все. Живи пока… — Я взяла сумочку и вышла из клуба.
Дорогу до Луги я проспала. Скрипка гнал машину что есть мочи, к счастью, машин на трассе было мало. Потом до Пскова мы мирно болтали, потягивая кофе из термоса, который предусмотрительно сунула мне в спортивную сумку Сашка.
Все— таки до чего красива Псковщина. Мы ехали почти строго на юг. Миновали Остров, Пыталово, Опочку. В пышной зелени лесов уже начинала просматриваться грядущая осень. Сады ломились от невиданного урожая яблок, груш и слив. В палисадниках горели разноцветьем «бабушкины цветы»: георгины, флоксы, астры. А Себежский район, наверное, один из самых красивых уголков нашей страны. Сплошные соединяющиеся озера, песчаные холмы, сосны.
Во Пскове мы купили крупномасштабную карту области и теперь долго изучали названия деревень. Деревня Замогилье, исходя из данных местных топографов, располагалась на отшибе, в стороне от больших и малых дорог. На последней развилке мы еще раз сверились по карте и спрятали ее в «бардачке». Дальше предстояло преодолеть семь километров по раздолбанному проселку. Скрипка с тоской посмотрел на рессоры своей «девятки».
— Надо было в Агентстве побольше взять на оперативные расходы, — вздохнул он.
— Сам бы себе и взял, — съязвила я, зная о патологической экономности Лешки.
Когда до Замогилья оставалось полтора-два километра, на дорогу из леса вышел дед с
