И Авке представилась железная колесница со множеством фонарей, запряженная механическими существами вроде привратника Пустобрехуса.
Но ничего похожего не появлялось. Ничего и никого. 'Не нравится мне это', - подумалось Авке. Ему очень хотелось домой. Даже сильнее, чем к Звенке.
Наконец к площадке подковыляло странное создание (Авка уже ничему не удивлялся). Это был черный кожаный мешок ростом с мальчишек, с большими коровьими глазами в верхней части и с короткими отростками - видимо, руки-ноги, только без пальцев. А еще у мешка был короткий хобот с воронкой. Воронка со свистом и хлюпаньем втягивала мусор.
Лучик смотрел на незнакомца с опаской, Авка же… Ему почудилось в черном мешке что-то знакомое.
Мешок ласково помахал длинными ресницами.
- Здравствуйте, - сипло донеслось из воронки. - Август, вы меня не узнаете?
- М-м… - уклончиво сказал Авка.
- Я бывшая БЧП! Которая вас чуть-чуть не растворила… Теперь я понимаю, что была не права. Надеюсь, вы не очень обижены на меня?
- Н… нет. Но, по-моему, вы сильно изменились…
- Конечно! И внешне, и внутренне! Многократно уменьшилась в объеме, свалилась сюда и не знала, чем заниматься дальше! Спасибо господину Квадратусу! Он выяснил, что я могу теперь всасывать и растворять лишь всякие мелочи, разную ненужную чепуху, и назначил меня уборщицей мусора. Самая подходящая для меня должность! Всегда хватает работы, а сегодня - особенно! Всего хорошего… Ох, сколько сора! До чего неаккуратные граждане… - И бывшая БЧП, сопя и булькая, заковыляла дальше.
- Ну вот, теперь от нее только польза, - с удовольствием сказал Авка. - А то хотела царить во всем мире.
- Царить она не будет, - сумрачно сказал Лучик. - Но и наверх тебя не отвезет… Кстати, а зачем тебе туда? Здесь ты прославленный герой и… А-а-а!
Авка подпрыгнул и оглянулся. К ним, как воздушный шар, тихо подплывал двухсаженный шароглот. Он аппетитно облизывал толстые губы.
- Иди отсюда! - заорал Лучик.
- Убирайся! Пошел вон! - завопил Авка.
Оба замахали башмаками, которые все еще держали в руках (у каждого по одному).
- Махай - не махай, а песенка твоя спета, Лучезар Окрыленный, - густым довольным голосом заявил шароглот.
- Почему?! Чего я плохого сделал-то?! - взвыл несчастный стихотворец.
- А чего хорошего? Надо к переэкзаменовке готовиться, математику учить, а ты болтаешься неизвестно где! Мать с отцом себе места не находят… Ну-ка…
- А-а! Не надо!…
Но было поздно. Пузырчатый язык шароглота сделался узким и длинным. Дотянулся, опоясал бедного Лучика поперек живота и рывком унес в распахнувшуюся пасть. Хлоп! - красные губы сомкнулись. Шар сделал глотательное движение. Улыбнулся и поплыл прочь.
Да что же это! Будто и не было на свете Лучезара Окрыленного! Авка окаменел.
- Эй! Пора, - басовито сказали у него за спиной. Авка деревянно обернулся.
Другой шароглот колыхался в двух шагах.
- Ну-ка… - Он деловито вытянул язык.
- Я… не…
Но упругая сила сняла Авку с тротуара и унесла… куда унесла? Он не понял. В какой-то пахнущий зубным порошком сумрак. Показалось Авке, что его скрутили в длинный жгут, завязали множеством узлов и швырнули вверх. Он летел, летел и… шлепнулся.
Посидел, раскинув ноги, открыл глаза. И увидел, что он - под сухим осокорем. На Щетинистом острове.
Самый надежный друг
Первая мысль была о Лучике. Радостная. 'Если жив я, значит, и он - тоже!'
Вторая мысль: 'Ох, а башмак-то у меня!' Потому что Авка все еще сжимал в руке белую атласную туфлю. Небось, влетит Лучезару, когда явится домой изжеванный да еще наполовину разутый. Родители не поглядят, что Окрыленный…
'Да ведь и мне влетит! Мои-то башмаки тоже тю-тю…'
Однако сам страдай, а друга спасай. Авка, постанывая от ушибов, добрался по осокорю до дупла. Оттуда по-прежнему пахло гнилым деревом и грибами. Авка опустил в темноту руку с башмаком и разжал пальцы. Может быть, по хитрым путям Глубинного мира башмак доберется как-нибудь до хозяина…
Потом Авка сел в развилке. Тыквогонская столица синела за болотом - башни, крыши, купола. Шпили императорского дворца. Солнце было желтым, предвечерним. 'Сколько же времени-то прошло?'
Надо было возвращаться. Авка посмотрел вниз.
Внизу, у могучего подножья ствола, спал в колючей траве Гуська.
Он спал, устроив из необъятных белых брюк постель, - одну штанину подстелил под себя, другой накрылся. Съежился, как буква Z. Мелко двигал ногами в розовых бугорках от укусов пауков-мохнаток.
'Значит, все же не пошел один через болото! Ну, я тебя…'
Авка скатился вниз. Не очень-то ласково шевельнул 'хлястика' ногой. Честно говоря, дал пинка.
- Хорошо устроился! Как на маминой кровати!
Гуська поднял лицо. Оно было острее обычного, на щеках серые полоски. Но он тут же заулыбался. Шире, шире. Сел.
- Ой! А-а-авка… Ты живой!
Еще и сияет!
- А ты хотел, чтобы неживой!
- Нет! Я наоборот хотел! Я знаешь как боялся! Тебя нет и нет… Я думал: подожду еще один день, а потом полезу за тобой…
- Как… еще один? А сколько их прошло?
- Сегодня уже третий…
'Ну да! Там-то, внизу, солнце незаходящее! Все дни - как один…' Но эта мысль проскочила где-то позади другой, главной: 'Ох, а мама с папой что скажут!'
- И ты… все это время торчал здесь?!
- Конечно! Я тебя ждал…
У Авки - слезы фонтаном!
- А ты понимаешь, что сейчас дома творится? У отца сердце больное! Меня по всей Тыквогонии ищут! И тебя, идиота, заодно! Думают, что мы где-нибудь потонули!… Бзяка-бояка поганая! Испугался паршивых мохнаток…
Гуська перестал улыбаться. Глаза… они сделались не глаза, а глазища. Он встал. Отвернулся от Авки. Молча натянул штаны, подпоясал их под мышками веревочным пояском. Оглянулся через плечо.
- Ты, наверно, сам… идиот, вот!! - Он все же не посмел сказать 'бзяка'. - Ты… что ли, думаешь, будто я здесь безвылазно? Я же сходил, как ты велел! Все сказал! Что ты… что мы в деревне. А потом опять сюда… чтобы ждать… - И слезы у него, как у Авки…
Нет, все же не как у Авки. У того - ручьем, а у Гуськи - крупные капли. Они смывали на щеках старые полоски и оставляли новые. Видимо, вспомнился жуткий переход туда и обратно среди кусачей болотной твари.
