Митя впервые вмешался в разговор.
— Нас сорок восемь человек, — вежливо сказал он. — Мы можем меняться через полчаса. Круглые сутки.
Минуты три все молчали.
— Ладно, ребята, — сказал наконец Олег. — Выйдите во двор, подойдите к окну кают — компании.
Ребята послушались. Серёжа задержался. Олег подошел к Мите:
— Дай ключ.
Он открыл дверь, подтолкнул Митю в кают — компанию, зашел сам. Замок щелкнул изнутри. Серёжа выскочил во двор.
Олег распахнул окно.
— Принимайте вещи, — хмуро сказал он. — Не можем мы, в самом деле, дежурить день и ночь. Пока заберем, что нужно, а потом пойду к начальству.
Он стал подавать барабаны. Данилка, Рафик, Нега повесили их на себя. По две, по три штуки. Но скоро подоспели остальные барабанщики, разобрали свои инструменты.
Олег стал подавать рапиры.
Сыронисский и Стихотворов вышли на крыльцо.
— Между прочим, ваше оружие куплено на деньги домоуправления, — заметил Сыронисский.
— Не все, — сказал Олег. — Восемь рапир — мои.
— Странно вы себя ведете, Олег Петрович, — мягко заговорил Стихотворов. — Только усугубляете дело. Комиссия все это будет учитывать.
— Представляю, что это за комиссия, — усмехнулся Олег.
— Обычная. Товарищи из уличного комитета, методисты, представители…
— И ни одного комсомольского работника. Ни одного человека из родителей наших ребят!
— Вы что же, не доверяете нашей общественности?
— Я не доверяю Сенцовой и ее приятелям. Вам, кстати, тоже.
— И это вы говорите при детях!
Олег подал Мите кинопроектор. Затем протянул Генке зачехленный флаг. Генка взял его на плечо. Митя и Серёжа встали по сторонам от Кузнечика. Олег оперся ладонями о подоконник и легко выпрыгнул на улицу. Сыронисский подошел и протянул растопыренную ладонь.
— Все? Теперь прошу ключ.
Олег молча поднял на шнурке плоский ключик. Он качался над ладонью Сыронисского, и пальцы у того выжидательно шевелились.
Олег зашвырнул ключ далеко — далеко. За тополя, за забор.
— Мальчишка! — крикнул Сыронисский.
— Ломайте дверь, — сказал Олег. — Вам не привыкать.
Они шли к дому Олега. Их группа напоминала остатки разгромленной армии. Олег молчал. Ребята тоже молчали. «Как во сне, — подумал Серёжа. — Идем, смотрим, а все будто ненастоящее». Действительно, то, что случилось, даже в голове не укладывалось. Жили, работали, смеялись, сражались, радовались. Никто не верил, что может так: трах — и кончиться.
Димка подошел к Серёже и шепотом спросил:
— Как мы теперь?
Олег услышал.
— Барабаны возьмете себе домой, — сказал он. — Рапиры потом возьмут капитаны. Ну… и все остальное распределим. А там посмотрим.
Их догнала желтая милицейская машина. Выскочил на тротуар смуглый лейтенант.
— Олег Петрович, подождите… Вы не помните меня? Мы встречались.
— Да? — сухо сказал Олег.
— Вы, наверно, забыли. Я к вам в интернат, в Красный Берег, двух пацанов привозил.
— А, помню, — сказал Олег. — Было дело.
Все медленно двинулись дальше, и лейтенант пошел рядом с Олегом.
— Я все понимаю, — сказал он. — Только ничего нельзя было сделать… Я, когда мальчишкой был, у нас такие деятели во дворе волейбольную площадку загубили. Куры, говорят, пугаются и белье сушить негде. Мы — знаете что? — в газету тогда пошли. Почему бы вам не пойти в газету?
Серёжу словно толкнуло! Как он мог забыть! Газета! Алексей Борисович!
Всадники…
— Олег! Я знаю, что делать! Я завтра же…
7
Утро было ветреное, влажное, с проблесками солнца, которое то и дело выскакивало из — за быстрых клочковатых облаков. На газонах, среди рыжей травы, дотаивал ноздреватый снег.
Асфальт был мокрый. Двухэтажный особняк, в котором помещалась редакция, отражался в нем, как белый пароход в темной реке. А несколько разнокалиберных автобусов, стоявших у редакции, были похожи на катера.
Серёжа перешел дорогу и толкнул тяжелую дверь.
«Лишь бы Алексей Борисович никуда не уехал», — подумал он.
В бледно освещенном вестибюле было много людей. Одни стояли группами, другие суетливо проходили в разные концы. И Серёжу кольнула тревога. Было что — то непонятное в поведении людей. И только через несколько секунд Серёжа понял: они все молчат или говорят очень тихо. Столько людей — и такая приглушенность. Словно все боятся чего — то.
«А может быть, так полагается, — подумал Серёжа. — Может быть, нужно для работы, чтобы всегда в редакции стояла тишина?» Но как — то не вязалось это с Алексеем Борисовичем, с его веселым характером, с его улыбкой.
Серёжа оглянулся. Никто не обращал на него внимания. Он подошел к высокой худой женщине, которая одиноко стояла у колонны и курила.
— Простите… Алексей Борисович, товарищ Иванов… он сейчас здесь?
Женщина слегка вздрогнула, приподняла подкрашенные брови и напряженно посмотрела на Серёжу. Словно не поняла его, но очень старалась понять. Наконец она кивнула, странно моргнув при этом, и медленно показала на лестницу.
«Что с ними со всеми?» — еще раз подумал Серёжа. Но главное, что Алексей Борисович был в редакции. Серёжа двинулся к лестнице.
— В третьей комнате, — хрипловато сказала ему вслед женщина и закашлялась.
В коридоре второго этажа, как и внизу, стояла напряженная тишина.
Дверь в третью комнату была открыта, но вход загораживали спины неподвижно стоявших людей. Так бывает, когда идет большое собрание и не всем участникам хватило места. Серёже показалось, что сейчас из — за спин донесется голос выступающего. Но в комнате было тихо.
Он подошел, не очень надеясь что — нибудь рассмотреть и понять. Но кто — то оглянулся на него, кто — то вполголоса сказал:
— Пропустите мальчика…
И спины раздвинулись перед ним.
С дико нарастающей тревогой, ощущением непонятной, но большой беды Серёжа пошел вперед среди молча расступившихся людей…
Он сразу узнал Алексея Борисовича, хотя сейчас лицо у него было очень худым. Голова тяжело вдавилась затылком в подушку, а большой подбородок приподнялся и от этого казался еще более острым.
