- Положи книги в парту, - шепнула Настя. И откинула на зеленой столешнице крышку. Под крышкой была полка. Вот здесь, значит, как! Пакет я положил, а крышку опускать не стал - так просторнее.
Я украдкой глянул на соседку. У Насти Пшеницыной было круглое и немножко обезьянье лицо. Не очень-то красивое, но, по-моему, славное. Глаза серые, светлые волосы подстрижены в кружок, будто у мальчика-пастушка из фильма про русскую сказку. А в ушах - колечки из позолоченной проволоки.
- Значит, ты - Саша?
- Одиннадцать лет и три месяца, - буркнул я. И стал смотреть под крышку, на свои ноги. Для ног была специальная подставка. Но как их не пристраивай, штанины все равно ползли вверх. Носки были короткие, голые щиколотки беспомощно торчали из брюк.
Я тихонько завозился, чтобы незаметно стянуть штанины ниже. Настя шепнула опять:
- А тебе нравится твое имя?
- Не знаю. Имя как имя. Обыкновенное.
- А мне мое нравится. Знаешь, почему?
- Не знаю…
- Потому что из него нельзя сделать пренебрежительное. Нину можно назвать Нинкой, Свету - Светкой, ну и так далее. А Настю как? 'Настька' - это трудно выговаривается.
- Можно просто 'Наська', - не удержался я.
- Не смей! - она дурашливо толкнула сандалеткой мою кроссовку. - Не вздумай называть меня Наськой!
- Слушаюсь, ваше благородие… - Мне стало гораздо свободнее. И я решился: - Вообще-то меня иногда зовут Алька. Ребята… Ну, друзья-приятели…
Она не удивилась. Сказала просто:
- Да? Вот и хорошо.
Я опять повозился и поглядел на ноги. На свои, а потом и на Настины. На черные лаковые сандалетки и тугие белые гольфы. Она была в коротеньком клетчатом платье, а коленки - твердые и блестящие, как бильярдные шарики из слоновой кости… Я вдруг испугался, что она проследит мой взгляд, закашлялся, закрыл парту.
Настя опять шепнула:
- А мне одиннадцать будет только в октябре. Пятнадцатого.
- Значит, ты еще маленькая.
- Подразнись, подразнись…
Дора Петровна громко сообщила:
- Беседовать перестали. Вздохнули, сосредоточились… - Класс старательно завздыхал. - Достали тетрадки по русскому языку. Не будем отступать от традиций: сейчас короткое сочиненьице о каком-нибудь интересном случае из летней жизни…
- У-у-у!!
- Понимаю. 'У' - тоже традиция. Каждый год…
- Времени же мало!
- Я сказала: сочиненьице. На страничку, не больше. Как заметка в стенгазету…
Я это дело предвидел. Так и в гимназии бывало. Только придешь - и сразу: 'Пишем! Тема 'Как я провел лето'!'
Поэтому я прихватил листок с прошлогодним сочинением. Про то, как однажды вечером я и Вовка - мальчик с соседнего садового участка - увидели над лесом НЛО. Большой светящийся шар. И Вовкин пес увидел. И завыл - то ли от ужаса, то ли от восторга. А потом он долго ходил за нами и тыкался в нас холодным носом. Кажется, спрашивал: что же это такое было? А мы сами не знали. Ведь природа НЛО до сих пор неизвестна… С той поры пес каждый вечер садился у калитки и смотрел в сторону леса. Наверно, ждал, не появится ли светящийся шар снова. Может быть, в собаке проснулась тоска по космосу. Ведь имя у пса было как у самой удаленной от Земли планеты - Плутон.
Сейчас я скатаю свое гениальное творение в новую тетрадь - и никаких проблем. А у Пшеницыной, видать, были проблемы. Она сморщилась, как обманутая мартышка.
- Я ничего-ничегошеньки интересного не могу вспомнить.
- Придумай что-нибудь.
- Я бестолковая.
Ах, как приятно быть рыцарем-спасителем. Я положил листок ей на колени.
- Скатывай. Только меняй мужской род на женский. Не 'я увидел', а 'я увидела' и тэ дэ.
- Ой, Алька… Вот спасибо-то.
- На здоровье. Ты же сама сказала, что среди мальчишек встречаются люди.
- Конечно…
На рассохшейся парте у крышки была щель. Широкая, в палец. Настя прямо через нее и прочитала мое сочинение.
- Ух ты, пятерка… Только тут написано: 'Я жил в садовом домике'. А у нас ведь нет сада за городом.
- Кто тебя будет проверять? Ну, скажешь: гостила у знакомых…
- А ты как? Ты ведь это для себя…
- Подумаешь! - И я с ходу написал название: 'Старик-огневик'…
'Летом я жил в лагере 'Богатырская застава'. Наш отряд однажды отправился в поход. У Птичьего озера мы остановились на ночной привал. Поужинали кашей и печеной картошкой и легли спать. Я лег у костра, потому что в палатке было жарко. Лежу и вижу: из огня выбрался старичок. Ростом он был с полено, а борода у него была очень длинная, и в ней горели искры. Он стал что-то говорить, но без звука. Я смотрел на него и старался расслышать. А он сердился и мотал бородой. Вдруг мне сильно обожгло ногу. Это конец огненной бороды зацепил ее. Я вскочил и заплясал как сумасшедший. Старик пропал. Когда я рассказал про него, ребята смеялись. Ногу смазали и забинтовали. А инструктор Володя объяснил: 'Ты уснул близко от огня'.
Получилась как раз страница. Наверно, хватит. Но я еще дописал на обороте:
'Тлеющую траву залили из ведра. Но мне еще долго чудилась в траве борода старика-огневика, в которой мерцали горящие точки'.
Уф… Я откинулся к спинке скамьи. Настя тоже поставила последнюю точку. Смотрела и улыбалась.
- Готово?
- Списывать - не сочинять. Возьми листок… - И опять слегка задурачилась: - Данке шен.
- Биттэ шен, фройлен.
- Не отвлекайтесь, господа, - сказала в пространство Дора Петровна.
Мы притихли.
Настины гольфы были, наверно, слишком тугие. Я заметил, что она их приспустила и тихонько трет рубчатые следы от резинок. Она почуяла, что я смотрю, перехватила взгляд. Я, кажется, заполыхал ушами, но прятать глаза было поздно. Настя виновато сказала:
- Я теперь поняла, что 'резинка' от слова 'резать'…
Чтобы не сгореть, я притворился равнодушно-деловитым:
- Скрути вниз - и не будет резать.
- Ага… - Она чуть не с головой спряталась под партой и скатала гольфы на сандалетки белыми баранками. И глянула на меня, не разгибаясь:
- А откуда у тебя на ноге такой… кленовый листик?
- Здесь написано, - я толкнул ей свою тетрадку.
Она прочитала. Глянула опять вниз и на меня.
- Очень больно было?
- Сперва да… Но не так уж… - И соврал бессовестно: - Когда зуб дерут, хуже. Видишь? - И оттянул губу.
- Ой, какая дыра! Ты поэтому и не пришел вчера?
- Естественно. Щека была - во! Как дыня… - Я понял, что пора тормозить вранье, опять заегозил
