Вальдштейн догнал меня, зашагал сбоку и чуточку позади.
- Иволгин…
- Что?
- Ты очень на меня злишься, да? За то дело…
- Вот еще! - сказал я искренне. - Чего мне злиться? Тебе же попало, а не мне!
- Ну… у тебя ведь тоже были неприятности.
- С какой стати? Ничего у меня не было!
- С уроков прогнали…
- Вот беда! Погулял, в гости сходил… Одно удовольствие.
- Тогда хорошо, - вполголоса отозвался Вальдштейн. С полминуты мы молчали. Потом:
- Ты не думай, что это я Клавдии нажаловался. Я дома сказал, что просто ударился, а мать не поверила, в школу пошла. А там в учительской Клавдия и Андреич. Он-то им все и выложил…
Я придержал шаги, чтобы Вальдштейн оказался совсем рядом. Он шел и пинал свою сумку тощей поцарапанной ногой. Один раз запнулся, чуть не полетел носом. Оглянулся испуганно. Я чуть не наткнулся на него. Мы оказались лицом к лицу. И тогда я спросил:
- Послушай, Вальдштейн. А если бы я поверил, что у тебя дружки-рэкетиры, и принес бы деньги? Ты бы взял?
Он ответил тихо, но сразу. И мне показалось - без хитрости:
- Да ты что… Это же я так, просто… Подумал: может, есть кто-то еще…
- Что 'еще'? - спросил я довольно беспощадно.
Он пнул сумку изо всех сил и признался отчаянным полушепотом:
- Еще больше… слабовольный, чем я… Тебе же Пшеницына, наверно, описала, как меня тут… как ко мне прискребались…
- Ничего она не говорила, - соврал я. - Мы про тебя вообще не разговаривали.
Он, по-моему, не поверил.
Тогда я сказал:
- Думаешь, я не понимаю, какая это жизнь, когда тебя изводят? Думаешь, я… такой уж крутой, что ли?
Он помолчал, и в молчании мне почудилась благодарность. Потом спросил:
- А трудно учиться в гимназии?
- Там больше уроков, чем тут. Два иностранных да еще всякие 'Эстетики', 'Истории искусств'… И зачеты, зачеты…
- А правда, что там у вас провинившихся розгами дерут?
Я остановился, заморгал:
- Ты что? С телевышки грохнулся?
- А у нас говорили… Ну, там же гимназия, старые порядки.
- Такие порядки в гимназиях при крепостном праве были! А сейчас… обыкновенные. Только, если получишь двойку или на уроке вертишься, сразу: 'Здесь гимназия! Хочешь валять дурака - иди в обычную школу!' А где они в центре обычные-то? Куда ни ткни - лицей, экономический колледж, французское обучение, математический уклон… И везде конкурс.
- И ты по конкурсу поступал?
- Естественно. Родители и бабушка испереживались…
- А ты?
- Мне семь лет было! Все до лампочки…
- А сейчас жалеешь, что ушел?
- А вот и нет! Надоело все время по струнке ходить, здесь свободнее…
- При Клавдии-то!
- А что Клавдия? Покричала и отошла. Вам бы нашу директоршу!
- Это Клавдия про ваши порядки говорила. Был у нас в прошлом году один… гад такой, по кличке Кузов. Клавдияия ему однажды на собрании выдала: 'Вот в гимназию бы тебя! Там с тебя вмиг спустили бы три шкуры!'
- Она же это в переносном смысле!
- А все подумали, что по правде.
'Не все, а ты, - подумал я. - Видать, и правда тебе часто достается дома…'
- Этот Кузов… он больше всех ко мне прискребался, сволочь. Другие-то не очень, а так, на него глядючи… Он не то чтобы рукам волю давал, а больше словами: 'Вальдштейн, Кронштейн, Рабинович, Бубенштейн. Привет родственникам в славном Тель-Авиве…'
- У тебя там есть родственники? - удивился я.
- Откуда? У меня дед из Казахстана, там много немцев. Поэтому такая фамилия. Сам погляди, разве похоже, что я еврей?
Я хмыкнул:
- Ты будто оправдываешься. А что, если еврей?
Вальдштейн кинул сумку на ремне за спину, подтянул свои камуфляжные бермуды. Пошел прямее. И глянул прямее. И глаза у него были, оказывается, не рыжие, а светло-коричневые.
- Тогда бы я гордился, что еврей. Среди евреев много великих личностей. Но у меня все в роду русские, кроме деда, да и тот немец лишь по отцу. Он даже языка не знает. Знает только, что фамилия означает 'лесной камень'.
- Правильно! А 'Вальдберг' означает 'Лесная гора', - вспомнил я. - У моего пра-прадедушки была жена Вальдберг, Марта Карловна. До свадьбы она гувернанткой служила… У пра-прадедушки в полку были неприятности из-за того, что женился на нерусской да на бедной… Мне бабушка рассказывала, а ей - ее мама…
- А кому какое дело, на ком он женился?
- Ну как же! Его императорского величества Александра Второго кавалергардский полк, такая аристократия. Там свои правила были… Но его благородие поручик Лев Андронович Шеметилов-Гальский оказался выше сословных предрассудков… - Я понял, что говорю словами и тоном бабушки. И сменил акценты: - Ну, он вообще такой был дядька, лихой…
Я, наверно, что-то напутал в названии полка. Толком ни я, ни бабушка его не знали. Но на Вальдштейна это произвело впечатление.
- Ух ты! Значит, у тебя придворные предки!
- Да какие там придворные! За душой ничего, кроме звания! Пра-прадедушку из-за бедности взяли в кадетский корпус на казенный кошт. Ну, то есть на бесплатное содержание… А в корпусе, вот там в самом деле виноватых драли почем зря. Хоть ты барон, хоть граф, хоть князь…
- Это он сам тебе говорил?
Я опять чуть не упал.
- Вячик, да ты что! - Так я его впервые назвал по имени, машинально. И у Вячика странно, как-то вопросительно дрогнуло лицо. И я смутился. И торопливо заговорил дальше: - Он же мой прапрадедушка! Он умер сто двадцать лет назад! То есть погиб на дуэли. Какой-то офицер обидел женщину, и Лев Андронович дал ему пощечину… - Ой! Мне словно язык прижгло. Вспомнил, какой оплеухой наградил я в субботу Вальдштейна. Но он, видать, не вспомнил, слушал, приоткрыв рот.
- Ну, а потом они стрелялись. И пуля попала пра-прадедушке прямо в сердце… А сын его, отец моей бабушки, родился через месяц после дуэли… Они с матерью, Мартой Карловной, сперва очень бедно жили, но потом он стал студентом, выучился на инженера по строительству железных дорог, стал зарабатывать… И почти сто лет назад построил на свои деньги дом в нашем городе. Раньше-то они жили в Петербурге, а потом переехали сюда, когда здесь магистраль прокладывали… А этим летом дом сгорел, ничего не осталось. Только маленькая картина с видом дома. Да и у нее рамка обгорела наполовину…
Вячик не стал расспрашивать про пожар. Может, не решился, а может, слышал про него от ребят. Он сказал:
- Рамку ведь можно сделать другую. В точности такую же.
- Такую теперь не сделают, старинная работа…
