- Ну, почему не сделают! Знаешь сад с фонтаном у центрального универмага? Там художники свои картины продают. А разные мастера - всякие свои изделия. Художественные. И там я видел одного, который деревянной резьбой торгует. Фигурки всякие, шкатулки, маски. И рамки тоже. Прямо как кружево.
Я бывал, конечно, в этом сквере у ЦУМа, но резчика не помнил. Но не будет же Вячик врать, зачем ему это?
- Я скажу бабушке… Но, наверно, такая рамка будет стоить не меньше телевизора.
- Можно спросить, поторговаться…
Я кивнул: можно, конечно.
Мы были уже дома. У первого подъезда.
- Ну вот, - неловко сказал Вальдштейн. - Я пришел.
- Ага… Я тоже пойду. Пока… - И зашагал вдоль газона. И почувствовал: Вальдштейн смотрит вслед. Я оглянулся. Он и правда смотрел, не ступая на крыльцо. Тогда я сказал:
- Вячик…
- Что?! - У него это как-то звонко получилось, на весь наш длинный двор.
- Ты не знаешь, эти мастера у ЦУМа каждый день торгуют или только по выходным?
- Каждый! Но в выходные их там, конечно, больше…
И тут я сказал прямо:
- Давай я завтра зайду за тобой, когда в школу…
- Давай! Я буду смотреть с балкона! Вон с того!
И мы стали вместе ходить в школу.
Мы привыкли друг к другу. Иногда казалось даже, что я знаю Вячика давно. Ему про меня, наверно, так же казалось. Потому что однажды он решился на откровенный вопрос:
- Тебе нравится Пшеницына?
'Рехнулся, да?.. Ничуточки не нравится!.. Тебе-то что?! А если да, какое твое дело!..' - запрыгало у меня в голове. Я вздохнул и сказал:
- Да… А что?
- Ничего. Рад за тебя, - сказал он. И тоже вздохнул.
Это было в субботу (и все еще стояло лето). А в воскресенье мы с бабушкой поехали в центр, к ЦУМу.
Там, в сквере с фонтаном, и правда были не только живописцы с их картинами. Разные мастера продавали множество изделий: коврики ручной работы, гипсовые фигурки, керамические вазы, кукол из цветного пластика, всякие сувениры из самоцветов и еще много чего. Толстый дядька держал даже большую модель фрегата.
Нашли мы и резчика по дереву. Это был мужчина с короткой клочковатой бородой, но не старый. Приветливый такой, живой. Он торговал деревянными масками, гномами и бабами-ягами. Бабушка объяснила ему, что к чему, показала обгорелую рамку.
Мастер ухватился за нее с интересом.
- Да-а, работа… Повторить такую - дело сложное. Времени потребуется немало.
- А денег? - откровенно спросила бабушка.
Резчик почесал в бороде обгорелым углом рамки.
- Я думаю, не меньше чем… - И назвал сумму. 'Ого-го! Две зубных пломбы с хвостиком!' - прикинул я.
Но, с другой стороны, и работа какая…
- А в общем, видно будет, - решил мастер. - Вы, сударыня, сделайте любезность, через месяц навестите меня на этом месте. Или позвоните мне домой… Гоша, дай телефон.
Рядом с мастером сидел грузноватый круглоголовый парнишка. Он был похож на Игоря Тулеева из нашего класса, только покрупнее. И этот Гоша привычным движением вынул из кармана пестрой рубахи бумажный билетик с телефонным номером. Протянул не бабушке, а мне, потому что я оказался ближе.
Когда мы вернулись, мамы и отца не было, ушли к знакомым. В прихожей бабушка вдруг прижала палец к губам.
- Тихо… Ты слышишь?
- Нет, ничего не слышу.
- Вот именно, - значительно сказала бабушка.
Я понял: нет привычного тиканья!
Часы в бабушкиной комнате остановились. Гири были подтянуты, но маятник висел неподвижно.
Думаете, мы огорчились? Бабушка вся засветилась. А я прошептал:
- Квася, да?
- Неужели он здесь? Проказник…
Я поставил к часам табурет, добрался до механизма. Нажал, где нужно. Качнул маятник. В этот момент я почти верил, что мохнатый Квасилий сидит за часами и лукаво слушает тиканье.
Бабушка с удовольствием сказала:
- Ну вот, все входит в свои рамки.
Тогда я не выдержал. Потому что Квасилий это хорошо, но все-таки…
- Бабушка, давай заведем котенка!
- Стоит подумать, - неожиданно охотно сказала она.
- А ты не раздумаешь? Ты ведь не хотела никак…
- Да. Потому что боялась, что придется опять хоронить беднягу. Но теперь-то, я надеюсь, кот меня переживет…
- Опять ты про свое! Это у тебя любимая тема! Что за привычка все время говорить о помирании!
- А что здесь такого? Это вполне естественно.
- Ага, 'естественно'! Если этого все время бояться, можно помереть раньше времени!
- Нет, у меня 'раньше' уже не получится. Это во-первых. А во-вторых, я вовсе этого не боюсь.
- Уж будто бы…
- Конечно! Страшно и обидно умирать молодым, которые мало жили, мало видели, мало успели… А старикам-то чего бояться? Конечно, грустно расставаться, но зато впереди два вполне приемлемых варианта…
- Какие? - опасливо спросил я.
- Если верить моему любимому поэту Маршаку, после смерти
Не будет даже тишины,
Не будет темноты.
Значит, никаких проблем, на нет и суда нет… А если верить другим умным людям, в том числе и знаменитым ученым, душа бессмертна. Одни говорят - она уходит в иные миры, другие - что она вселяется в нового человека. Неизвестно, будет ли т а м лучше, чем здесь, но это уже другой вопрос. В конце концов, если впереди бесконечность, может в ней перепасть на нашу долю и что-то хорошее. По-моему, даже интересно, а?
Я сумрачно пожал плечами. В словах бабушки был, конечно, какой-то просвет. Но думать на такие похоронные темы я не любил. Не любил даже строчку про 'любовь к родному пепелищу', потому что дальше была другая: 'Любовь к отеческим гробам'. Тут Александр Сергеевич, по-моему, намудрил. Как можно любить гробы? Он, конечно, имел в виду могилы, но все равно зябко от этого…
Чтобы не думать больше про такое, я пошел к Вячику, и мы на его велосипеде отправились кататься по ближним улицам. Один на педалях, другой на багажнике, по очереди.
Навестили Настю Пшеницыну в ее деревянном доме на берегу Стеклянки. Она вытащила из сарая свою складную 'Каму' и поехала с нами.
Вечером, перед сном, я проходил мимо бабушкиной комнаты. Дверь была приоткрыта.
Бабушка сидела, прислонившись к кроватной спинке. Тем самым гребешком расчесывала распущенные волосы. Они у нее совсем не старушечьи: хотя и с сединой, но густые, длинные. Бабушка о чем-то тихо говорила. С собой?
