– А он… он маму жалеет. И еще тут, как назло, музей с'согласился взять в свои фонды прадедушкину коллекцию. Мама говорит: 'Теперь тебя даже эти с'стекляшки не держат…' Но папа все равно не хочет. А она: 'Почему мы должны маяться в этой нищей и бестолковой с'стране?..'
'Потому что наша', – подумал Федя. Но промолчал. Нилке-то какой прок от этих слов.
Борис грустно заметил:
– А тебя, значит, и не спрашивают.
– Меня как раз спрашивают: 'С кем ты будешь, если разъедемся?..'
'Знакомо', – подумал Федя.
Нилка сидел у стола. Он лег на стол головой и тихонько заплакал. Открыто так, не стесняясь. Его успокоили, как могли. И разошлись. Ох и тошно было…
На утро в школе Флора Вениаминовна сказала Феде:
– Зачем уж так сразу – на школьный совет? Завтра будет классный час, давай на нем и разберемся. Пригласим Дмитрия Анатольевича, Ольга Афанасьевна тоже собиралась зайти.
Федя пожал плечами. Теперь ему было почти все равно. Сверлило одно: 'Нилка… Нилка… Неужели уедет?'
К концу уроков разболелась голова. Борис проводил его домой, а сам отправился к Оле. Оттуда они позвонили уже под вечер. Сказали, что Нилка сегодня не приходил, а к нему идти боязно: родители там небось выясняют отношения…
– Дядя Федор, а ты-то как?
Федя был так себе. Голова болеть не перестала, температура – тридцать семь и пять. Если бы не классный час, можно было бы завтра с полным правом не пойти в школу. Но ведь решат, чего доброго, что Кроев струсил.
'А может, с утра отлежусь. Завтра ведь со второй смены'.
Такое дурацкое было в школе № 4 расписание: по субботам восьмые классы учились с двух часов. Причина тут была в тесноте, нехватке кабинетов и прочих неурядицах. Народ роптал. Директор Ольга Афанасьевна и учителя уговаривали: дело, мол, временное, только на первую четверть…
Утром и в самом деле стало полегче. В середине дня, правда, опять загудела голова, но Федя терпеливо отсидел четыре урока. Классный час был пятым.
Федя понимал, что при своем 'вареном' состоянии да еще при беспокойных мыслях о Нилке едва ли он сегодня сумеет крепко воевать за справедливость. Но когда все расселись, когда появились Дим-Толь и Ольга Афанасьевна, Федя опять ощутил нервное возбуждение. Жгучесть недавней обиды.
А Бориса Хлорвиниловна не пустила: 'Извини, голубчик, но у нас автономия и суверенитет, а ты из другого класса… Ну и что же, что друзья! Потом все узнаешь…'
Дим-Толь, усмехаясь, устроился на задней парте. Ольга Афанасьевна села у стола.
– Ну, начнем, – вздохнула Флора Вениаминовна. – Хотела я говорить про успеваемость, да сегодня не до того. Иди, Федя, сюда, рассказывай…
И Федя вышел к доске. И сбивчиво, но с накалом поведал, что случилось позавчера. Дим-Толь при этом смотрел в темное окно. С таким лицом, будто ему хочется насвистывать.
Флора Вениаминовна прочитала Федино заявление в совет.
– Ну, времена пошли, – бросил с места Дим-Толь. – Скоро первоклассники в ООН писать будут.
– Дмитрий Анатольевич, ну зачем вы так, – укорила Ольга Афанасьевна. – Мальчик действительно имеет право, если считает, что он обижен. Давайте разберемся…
– Да в чем разбираться-то? Я его разве обвинял? – Дим-Толь разгорячился не хуже восьмиклассника. – Я сказал 'утащил пленку'. В том смысле, что забрал с собой. А не украл… А он в коридоре берет меня за грудки и кричит: 'Кайся при всех!' Я кто ему, мальчик, да?.. И я действительно не помню, разрешал ли я ему брать пленку. Помню, что он унес, но с позволения или, так сказать, по своей инициативе, не знаю… Да мне не жалко, списанная же!
– Да в том, что ли, дело, жалко вам или нет! – вскипел Федя. – Меня теперь вором называют! По вашей милости!
– Кроев, Кроев, – сказала Хлорвиниловна.
– А чего 'Кроев'? Я… официально требую извинения!
– Ну-у… – Дим-Толь поднялся. – Если так официально, тогда я тоже… Докажи, что эту пленку я тебе подарил. Есть свидетели?
– Дмитрий Анатольевич… – с улыбкой произнесла Ольга Афанасьевна.
– Нет, я официально: есть свидетели, Кроев?
'А совесть? Есть она у вас?' – чуть не сказал Федя. Но понял, что вот-вот разревется от такого подлого приема. И тогда в классе раздалось:
– Я свидетель. – И встал Гуга.
Ну уж чего-чего, а такого не ждал никто!
– Ага, я свидетель, – в тишине подтвердил Гуга. – Вы, Дмитрий Анатольевич, разговаривали с Шитиком… с Кроевым то есть в кабинете, а я в это время отодвигал от дверей куль с алебастром. Ну и весь разговор слышал. Вы говорили: 'Да забирай ее, все равно это мусор'. Ну, в общем, такой был смысл… Официально подтверждаю…
Опять повисла тишина. Вопросительная. Чем же, мол, теперь это кончится?
Дим-Толь иронически развел руками:
– Ну, если так… мы живем вроде бы в государстве, которое борется за звание правового. Вынужден принести Кроеву свои извинения. А засим – честь, как говорится, имею… – Усмехаясь, он сделал поклон и зашагал из класса. Все молча смотрели ему вслед. А когда вышел, загалдели – дело кончено, можно по домам.
Хлорвиниловна пыталась было угомонить 'неуправляемую массу':
– Подождите! Еще вопрос об итогах сентября… А впрочем, ну вас, убирайтесь… Кроев, ты доволен?
– Вполне, – буркнул Федя.
Бориса в коридоре не было. Не стал ждать, значит. К Оленьке небось рванул… Ну и правильно! Как там Нилка?
Федю догнал Гуга:
– Вот так, старик. Выручил я тебя?
– Выручил… Даже не ожидал. Сколько я должен? – И вспомнил, как в сентябре честно вручил Гуге пятерку за летнее избавление от шпаны. Вернее, четыре пятьдесят. Полтинник-то Гуга был должен с июня.
– Нисколько. За справедливость бьемся бескорыстно.
– А ты уверен, что тут справедливость? – усмехнулся Федя. – Ты же наугад… Не был ты у двери и разговора не слышал.
– Не слышал. Но я же точно знаю, что он был.
– Откуда?
– Ну, Шитик ты мой ненаглядный! Посмотри на себя. Разве ты похож на тех, кто ворует в школьных кабинетах учебное имущество?
Федя уловил у Гуги свои собственные интонации. Сказал с досадой:
– А сейчас по внешности не определишь.
– А я не по внешности… Ты хороший парень, на таких надежда в будущем…
Федя не обиделся на насмешливо-снисходительный тон. Скорее удивился:
– Надежда? А разве не на деловых людей… как ты?
– Это само собой, – с удовольствием согласился Гуга. – Но такие, как ты… без них тоже нельзя. Кто-то должен думать и о душе. А то вымрем ведь… Ну, будь! – И ушел.
Федя побрел в раздевалку, размышляя, куда пойти: домой или к Оле? У гардероба его окликнула Ольга Афанасьевна:
