очень послушная спокойная кобылка. И все-таки это было замечательно, и так тихо и светло кругом, ни ветерка, лишь птицы звенят где-то высоко, лишь негромко переговариваются товарищи вокруг, и доносится детский смех. И невысокая серебристо-зеленая трава стелется под копыта, трава убегает назад, и яркие пятна осенних цветов, и чуть тронутые золотом, еще почти целые кустарники и кроны деревьев. И над всем этим — небо, огромная чаша полной, совершенной голубизны, с вспыхивающими и тающими в нем огоньками самолетов и кораблей.
Мне было очень хорошо... Просто чудесно. Я почти не разговаривал с другими, и хотя проклятая кобыла отвлекала от наслаждения дорогой, временами я погружался во что-то вроде транса... и мне казалось — вот я еду по этой степной, долинной дороге, и все так чисто и светло кругом, и рядом со мной — кто-то... какая-то девушка, женщина, не знаю, кто, просто — она. Такая же, как я, одно целое со мной, кто- то, без кого я не могу жить. Я стал чувствовать ее. И мне казалось, что я ее уже встретил, и что мы едем вместе, и вот так мы будем ехать всегда... И всегда будет вот так хорошо. Мечта эта так захватила меня, что я почти ничего не замечал вокруг.
Но ближе к вечеру мы приехали. Прямо перед нами высился лесистый крутой склон Дали, мы забрали направо, к морю, и вскоре отыскали чудное место для ночлега. Сзади, за нашей спиной, высились голубые горы, и взлетал в небо изломанный заснеженный пик Андорин, впереди, за редкими соснами проблескивало синевой море, слева негромко, целительно для слуха шумел ручей, справа раскинулась небольшая, заросшая пушистой сероватой травой поляна. Здесь уже кто-то останавливался, и не раз — об этом свидетельствовало аккуратное, обложенное камнями кострище. Мы остановили лошадей, осматриваясь.
— Ну? — Мира подъехала к Дэцину, — давай команду, что ли, чего еще искать... А то мы, сам видишь, такие дисциплинированные стали, без команды никак. Ты у нас все-таки главный...
Дэцин засмеялся. Набрал воздуху и гаркнул:
— Эскадрилья, я первый! Заходим на посадку!
Ребята с хохотом спрыгивали на землю. Я тоже слез с моей кобылы, привязал ее к дереву — надо было дать лошадке отстояться — и пошел помогать ставить палатки.
Вскоре лагерь был готов, палатки стояли, несколько человек хлопотали у кострища, кто-то собрал ребятишек и повел в лес, в какой-то завоевательный поход или научную экспедицию. Самые смелые побежали купаться, хотя по погоде даже свитер снимать не хотелось. Меня поймал Гэсс, и мы с ним и его женой отправились отвязывать лошадей. На передние ноги им надевали путы — чтобы не ускакали ночью в Коринту, домой. Однако все равно за лошадьми нужен был присмотр.
— Ночью по очереди будем дежурить, — пообещал Гэсс. Его жена Мари, пилот-транспортник, посмотрев на мужа, предположила.
— Или ты будешь в одиночку их пасти всю ночь... Как же ты от лошадей-то отойдешь, душа моя?
— Ну уж нет, — отказался Гэсс, — отойду за милую душу.
— Кстати, а может, наши собаки пасти будут? — спросила Мари, — надо хозяев спросить.
С нами были три собаки — спасательный пудель Ойланга, полицейская овчарка Чена и обычная домашняя собачка, цергинский длинношерстный терьер.
— Сомневаюсь, — возразил Гэсс, — эти рабочие псы уж очень специализированы, знаешь... Я бы их к лошадям не подпустил.
Мы вернулись к ребятам, и Гэсс пошел устанавливать очередность на дежурство. Мне выпало пасти с двух до четырех вместе с Ченом.
Не буду ложиться, подумал я. Какой смысл? В четыре и лягу... Все равно, я знал, будут песни и трепотня у костра — очень долго, и картошку будем печь в золе.
Пока что нам предстоял чудесный вечер — перебраться через ручей и пособирать осенние ягоды льезы, удивительного, сладковато-пряного вкуса, и пойти к морю, постоять у пенного, шумного прибоя, вдыхая соленый, пахнущий йодом воздух, и кидать камешки, считая «блины», и принести воды для ужина, пособирать в лесу хворост, и принять участие в общей игре «мяч наверх», и что-то там еще, я забыл, я уже не помню всего, только ощущение какого-то последнего, пронзительного счастья...
Наверное, каким-то шестым или седьмым непонятным чувством я тогда знал уже, что через месяц буду лежать, сквозь бикр ощущая холод анзорийской земли, почти полностью зарывшись,слившись с нею, на окраине Баллареги. Рядом Чен терпеливо пытается приладить выпадающий зарядный блок своего лучевика. Впереди, если посмотреть сквозь полуголые (весенние, не осенние — в Лервене поздняя весна) кроны чахлой городской рощицы, виднеются здания какой-то Общины. И очень хочется спать...
Мы не спали уже трое суток. На виталине, конечно, но ведь его действие не вечно... Еще таблетку принять? Сейчас засыпать нельзя, никак нельзя. Предложить Чену поспать по очереди? Да он все со своим лучевиком возится, и действительно, не хватало, чтобы оружие отказало еще... Вдруг Чен повернул голову ко мне. И в этот миг в шлемофоне у меня раздалось.
— Четвертый, я седьмой, они идут, будут через минуту...
— Понял, — отозвался я. Мы не сговариваясь, схватились за стволы «Молний», гул уже слышался в сероватой высоте где-то позади. Это были уже не лервенские истребители — настоящие «ушаны», сагонские аналоги ландеров, а может, и дэггеры, прорвавшиеся сквозь наш заградительный пояс. Ничего... разберемся. Я выбирал цель, на экранчике у основания ствола плясали несколько огоньков, не рано ли, нет, уже можно...
— Давай, — шепнул Чен. Я поймал один из огоньков в перекрестье, нажал спуск. Ракета ушла высоко в небо. Вторая... Мы еще не видели противника, только умное оружие ловило его в прицел, да слух содрогался близким грохотом. Они шли над тучами. Все равно снизятся к городу. Мы стреляли не переставая. Спать не хотелось... Совсем. Из туч вывалились четыре тяжелые, черные точки, похожие на мух, теперь визуально, теперь уже совсем рядом... Это дэггеры, понял я. Не смотреть. Не думать. Я лупил из «Радуги», ни единой мысли в голове уже не было, и мельком я успел увидеть, как один дэггер разлетелся в клочья, и тут они прошли над нами. Мы бросились в укрытие, включив щиты, и на миг мир вокруг перестал существовать... Мир превратился в сплошной грохот, гром, ослепительное сияние, мир содрогнулся, и мне показалось — обрушился на нас сверху. Через некоторое время я понял, что жив. Выглянул наружу — поле все было оплавлено и черно, роща впереди горела, города уже не было видно. Я щелкнул шлемофоном и произнес.
— Седьмой, я четвертый, как слышно?
— Я седьмой, что у вас? — донеслось словно сквозь пелену.
— Два или три прошли... дэггеры... — я сообразил — Чен! — страх мгновенной ледяной волной прокатился по телу, я обернулся. Чен слабо возился где-то внизу. Жив... Я глотнул воздуха. Жив. Чен поднял голову, его лицо было в крови, шлем порван в клочья.
— Ты что? Как? — я присел к нему.
— Нормально все. Я не ранен, нормально. Только бикр...
Острым осколком ксиора ему поцарапало лицо. Ничего страшного.
— Ну-ка, глаза закрой, терпи, — я вытащил осколок, застрявший в скуле. Просто в коже. Наверное есть и еще, мелкие, но это подождет...
— Двух сбили, — прошептал Чен.
— Двух? Точно? Я одного видел.
— Нет, двух. И два прошли...
«Четвертый, что у вас?» — требовательно спросил Дэцин. «Все хорошо, — ответил я, — два дэггера прошли к городу. У Чена шлем порван, связь не работает».
«Ясно. Ждите до ночи, если ничего не будет, идите на точку А5».
«Понял, седьмой».
— С двумя они справятся, — сказал Чен неуверенно. Я кивнул.
— Справятся.
