человек восемь, подумал Алексей отстранено. Еще трое – он видел – сбежали по лестнице вниз. И неизвестно, сколько их на первом этаже... Провал в памяти. Что-то было. Топор в руках.
Зачем тебе такие двери, однажды спросил он, и мать засмеялась... я женщина одинокая... Хорошая дубовая дверь. Хороший железный засов... Они не сразу испугались, нет. Ведь их было так много... ...зарубил последнего – кто-то внутри холодно вел счет – и оглянулся.
Дом уже было не спасти, огонь рвался из окон кухни и столовой... сунул Аникит в руки толстой кухарке... подержи – а сам бросился в дым, задержанного дыхания должно было хватить минуты на две... Апостол порывался что-то сказать, хватал рукой, но из горла вместо звуков вырывались только красные пузыри, а потом кровь хлынула волной, он судорожно дернулся и замер...
Дворня стаскивала зарубленных мародеров-крайнов на задний двор, мать распоряжалась спокойно и деловито, будто ничего не произошло, так, пустячок, не о чем говорить... а Алексей вдруг словно закостенел. Ему помогли отойти в сторонку, заботливо усадили в вынесенное из горящего дома кресло, дали вина.
Он сидел и смотрел на огонь.
Сознание остановилось. Не поток, а лужица. Льдинка.
Великий чародей умер...
Виновник всех несчастий последних лет – лежит, вцепившись в свое мертвое горло мертвыми пальцами, а душа его проваливается куда-то, проваливается... До чего же он этого боялся, несчастный мерзавец.
Когда стало светло, мать велела заложить дорожную карету и две фуры. У нее был еще один дом – в Столии.
Часть дороги Алексею было по пути с этим обозом. Да и не бросать же мать на дорогах без охраны...
Только под вечер, когда разместились в старом и тесном постоялом дворе у моста через Сухую речку, Алексей сумел почесть в себе ту мысль, что так тревожила и не давала покоя.
Теперь, когда Астерий мертв, можно распеленывать и будить кесаря...
– Что? – Сарвил не поверил.
– Астерий умер, – повторила Ларисса с дрожью в голосе. – Он умер быстро и бесповоротно. От железа. Он умер. Душа его внизу, на равнинах. Он умер...
– Значит, скоро и мне... нам. Вы ведь пойдете со мной?
Молчание.
– Да... – еле слышно.
– Теперь уже, наверное, можно сказать... это ведь вы помогли тогда Пактовию?
– Можно. Нет, не я. Я лишь... была при этом. Да. Только так и можно сказать.
Очень долгое молчание.
– Он... знает? Догадывается?
– Уже все равно. Никто ничего не сумеет сделать...
– Камен! Эй, сотник Камен!
Не сотник, а тысячник, мысленно поправил кричавшего Камен, медленно и солидно сходя с коня и разводя руки для объятия. Улыбка лезла на его лицо, он сгонял ее, но она все равно лезла...
– Венедим, дружище! Какими судьбами?
– Это ты – какими судьбами? Я-то здесь уже второй месяц.
– Ну? Вот не знал, а то бы раньше приехал. Слышал, что ты уцелел тогда, азахи рассказывали... все равно не думал, что встречу. Ну, рассказывай. Что нового? Женишься, говорят?
– Ну... да. Наверное.
– Чего это ты? Не охота, что ли?
– Да нет... Ты сам-то как? Не ранен, смотрю. Отчего же сюда приехал?
– Пока тихо, решил подлечиться. Свежих ран не заработал, хвала Создателю, а вот старые никак не уймутся. Тысяча моя тут неподалеку, меловой тракт охраняет.
– Тысяча уже, значит?
– Слово одно, что тысяча. Если по клинкам, то три сотни полного состава набираются да еще отдельных два десятка. Все молодежь...
– Ну, это-то понятно. Ты остановился где?
– В трактире... эх, как же его... а, 'Зеленое яблочко '.
– Почти рядом со мной. Это отлично. А лечиться у кого, не договаривался еще?
– За тем и еду.
– Тогда я тебе порекомендую Аэллу Саверию. Сначала-то меня другая ведима пользовала, и все без толку. Теперь же – ну, просто с каждым днем... веришь, еще дней пять назад на ногу наступить не мог.
– А она согласится?
– А мы попросим.
Баня ведимы Аэллы стояла на камнях, из-под которых вытекал тоненький ручеек. Над всем этим полушатром раскинулась крона исполинского платана, в незапамятные времена изуродованного ураганом или молнией.
Ведима только что отпустила молодую женщину-горбунью и присела на скамье у входа – отдохнуть. Появление нового пациента радости ей не доставило.
– Силы на исходе, – сказала она просто. – Слишком много больных прошло через мои руки. Каждый отнимает частичку. Не знаю, что делать. Надо остановиться. Но как? Я осмотрю вас, Камен. Но возьму к себе лишь в том случае, если молодые ведимы окажутся бессильны. Заходите, раздевайтесь, ложитесь на лавку.
В бане пахло баней – а еще воском и травами. Камен снял с себя дорожный кафтан, рубаху, кожаные штаны, остался в коротких исподних. Лавка оказалась из какого-то странного теплого и даже как будто мягкого дерева. Углы были оглажены. Тело словно растеклось по ней, глаза затуманились...
Он слышал, как ведима Аэлла вошла, стукнула чем-то. Потом послышался ее сдавленный вскрик. Камен вскочил.
Женщина стояла, тяжело дыша и прижав руки к щекам. Он не мог понять, на что она смотрит. Плошка с полузастывшим воском...
– Простите... – пробормотала она и выбежала. – Венедим! Акрит Венедим!
Ничего не понимаю, подумал Камен. На всякий случай надел штаны и обулся. Мало ли...
Они вскоре вернулись оба. Теперь Аэлла взяла плошку в руки. Поднесла к глазам.
– Вне всякого сомнения, – сказала она.
– Когда это случилось? – голос Венедима оказался неожиданно хрипл.
– Недавно. Ночью или утром.
– А... как? Непонятно?
– В общих чертах... не от чар. Скорее, от железа... Венедим вдруг сжал ее в объятиях и расцеловал. Потом бросился на Камена.
– Да что случи... о-ох...
– Кто-то убил Астерия! Чародея Астерия!
– Который... прежнего нашего кесаря?..
– Да! Да! Да!
– Ух ты. Убил – железом?
– Представляешь? Убил – чародея – железом! Это Пактовий, больше некому...
– Акрит Венедим... – тихо позвала Аэлла.
