– Да.
– Кто разрушает его?
Короткое молчание.
– Можно сказать, что он был обречен на гибель в момент создания – как обречен на смерть каждый новорожденный. А то, что умирание пришлось именно на этот момент... Пожалуй, это заслуга чародеев. Всех сразу. В чародеях – и жизненная сила мира, в них и истощение его.
– И – никто конкретно?
– Сгущение воль...
– Можешь ли ты предотвратить гибель мира?
– Я не могу. Он существует во мне так же, как и я существую в нем. Ты не можешь поднять себя за волосы или приказать остановившемуся сердцу заработать вновь. Но это сможет сделать кто-то, кто рядом с тобой.
– С тобой рядом – я. Значит ли это, что мне по силам спасти мир?
– Нет. Хотя попытаться можешь и ты. Но шанс у тебя ничтожен.
– А кому по силам?
– Чародею, который достаточно силен, чтобы бросить вызов Авенезеру и достаточно безрассуден...
Алая полоса вдруг протянулась по небу, накалилась до невозможности и стала медленно гаснуть.
– Что это?
– Мы помянули Авенезера. Он откликнулся.
– Вот как... Ты можешь назвать мне этого чародея?
– Возможно, это Арий, император.
Алексей помолчал.
– А теперь скажи мне, что я забыл спросить у тебя?
– Ты не спросил меня о себе самом. И ты не спросил меня о кесаревне.
– Да. Почему на лице мира не находится человека, посвященного Белому Льву, если Домнин знакомил с ним десятки детей?
– Потому что никакого Белого Льва в природе не существует. Вернее, он есть, но это просто кусок опала, оправленный в серебро. И эти посвящения лишь помавания руцеми. Не имеющие ни цели, ни смысла. Все это было затеяно когда-то великим Ираклемоном единственно лишь для отвлечения внимания.
– Но как же тогда – Астерий...
– Он искренне верил в его силу. Этого оказалось достаточно, чтобы овладевать новыми и новыми умениями... Простые люди склонны переоценивать ум чародеев. Как правило, чародеи даже глупее. И в чем-то наивнее.
– Теперь скажи мне, кто я.
– Вынь свой клинок из ножен. Читай.
– Я не...
Он начал говорить и вдруг остановился. Надпись на Аниките, всегда состоявшая из незнакомых букв, вдруг... вдруг стала понятной! Он никогда не знал этого языка... или знал? В какой-то другой жизни?
– Читай же!
– «Владеющий мною подобен становится льву, и бел его облик»... Что это значит?
– Чародею, который вознамерится открыть подземелье, где томится добро, потребуются в помощь белый камень, белый лев и белая дева. И битва добра со злом будет идти потом, не прекращаясь, целую вечность. Хватит ли вам этой вечности для жизни?
– Чародей знает, где расположено подземелье?
– Оно одно.
– Белая дева – это кесаревна Отрада?
– Она может ею стать... А теперь уходи. Маленький Мир доживает последние мгновения. Лучше быть вне его, когда это случится.
– Мне еще нужно увидеть самого себя. И кесаревну.
– Ты не успеешь.
– Я рискну.
...ше-даль-ше-даль...
– Кесаревна Отрада.
Обвал. Пыльная, душная лавина.
Этой ночью она не выдержала и смежила веки, и спрессованный ужас сразу же, без предупреждения, ударил ее в лицо и опрокинул, и лишил дыхания. У нее хватило сил только на то, чтобы проснуться живой.
все. Так дальше нельзя... Она лежала и хватала воздух ртом, а в висках билось... нельзя... нельзя... Наконец все занемело внутри, осталась только дрожь.
Тихо-тихо она поднялась с постели, подошла к окну. Там было черно.
После полуночи гасили уличные фонари. Фонарщики ездили на своих скрипучих тележках, запряженных осликами, и гасили стеклянными колпаками на шестах.
Но окно не открыть. Переплет – литая фигурная решетка, вмурованная в стену. Бронза. Она уже пробовала вчера поджечь ее... Но у пламени лампы для этого не хватило сил.
Не слишком понимая, что делает, Отрада натянула кожаный костюм для верховой езды и взяла сапоги в руку. В другую – взяла кошелек, полный нефритовых и серебряных монет. Кошелек был простым мешочком с затягивающейся горловиной.
Мелитта спала. Отрада подошла вплотную к лежанке. Изнутри всплыло и тут же втянулось обратно... это чудовище лежало перед нею, чудовище, преградившее путь к спасению... и то, что она такая простоватая и милая днем лишь маска, чужая кожа...
Нет, неправда. Мелитта – она хорошая. Но только... только я должна отсюда выйти. Прости... Отрада размахнулась и ударила ее по темени кошельком. Звук был тихий...
брякнули монеты. Мелитта дернулась и обмякла. Рот приоткрылся, вырвался короткий тихий всхрип.
И больше ни звука. Ни движения.
Отрада почти закричала сама. Но не закричала. Какое-то нечеловеческое спокойствие опустилось на нее, объяло, как огромная шаль, заткнуло рот мягкой лапой...
Отпустив кошелек болтаться на шнуре, Отрада протянула руку к шее няньки, прижала пальцы туда, где что-то трепетало под кожей. Сама уже поняла... раз трепещет, значит, пульс есть... но не смогла убрать руку, пока не нащупала его, этот самый пульс.
Потом – приподняла лежанку за оголовье и чуть развернула, освобождая проход к двери.
За прошедшие дни она неплохо изучила план этого большого и запутанного дома. Дворца.
В первом этаже были парадная прихожая, а также две кухни, повседневная столовая, комнатки слуг; всяческие иные хозяйственные помещения, названия которым она могла дать далеко не всем. Как называется маленькая мастерская, где чинят и подгоняют конскую сбрую? Она знала, но вдруг забыла... Второй этаж был парадным, богатые залы шли то анфиладой, то расходились веером. Она никогда не видела столько картин и скульптур, собранных в одном месте. Дворец кесаря был скромен, почти аскетичен... На третьем этаже просто жили. Там были спальни, ванные, две уютные общие комнаты с каминами, библиотека. Ужинать хозяева и «долгие» гости (сейчас жило человек двенадцать родственников, разоренных войной, и умирающий Вандо Паригорий с двумя клевретами) обычно спускались вниз, а обед можно было получить и наверх. Для этого служил подъемник с ручной лебедкой... Вот уж его-то вряд ли караулил ночной страж.
