Было жуткое чувство не просто повторности – всегдашнасти происходящего.
Она совсем не запомнила, как спускалась по веревке вниз, и лишь коричневые ожоги на ладонях свидетельствовали... да, спускалась. Что-то задержалось в памяти из попыток бесшумно открыть изнутри запертую на волчок дверь. Но и это было – как тень сна. Потом она долго стояла в довольно вонючем закутке, откуда каждое раннее утро выносят медные лохани с помоями и увозят на специальных подводах. Куда-то далеко. Шаги ночного стража то удалялись, то приближались, но никак не затихали совсем. Казалось, что она ждет здесь уже несколько дней. Наконец, все стихло, и тогда она отодвинула черный дубовый брус засова, приоткрыла дверь и в щелку выскользнула... Пока еще во двор.
Собаки не бросились на нее с криками ярости, а подошли и потыкались сырыми носами в руки. Они сразу, с первого дня, признали ее за свою. Терентий, хозяин, даже пытался наказывать бедных псов... не помогло.
Она уже обращала внимание на это... здесь ее слушались и признавали собаки, лошади, даже те огромные птицы – но ни задуматься над этим, ни тем более воспользоваться времени не оказалось. Вот – первый случай.
Забраться на стену со стороны двора было просто... по дереву. Труднее оказалось спрыгнуть... но нет – ее гнал куда больший испуг, чем какой-то страх высоты. Приземление было жестким, боль ударила по коленям, по запястьям. Но ничего... встала, поковыляла дальше, дальше, в темноту...
– Здравствуй... – слова давались с трудом, будто воздух был густ, как песчаная каша. – Я пришел... сказать тебе...
Лицо ее исказилось страшно. Такого сумасшедшего ожидания нельзя изобразить, черты не приспособлены для этого, и получается гримаса.
– Ты...
– Да. Да. Я.
– Жив... жи-ив...
– Я жив. Все в порядке. Скоро я буду с тобой. Совсем скоро.
– Я не могу без тебя. Я думала, что умру.
– И я. Я тоже не могу без тебя. И гори оно все... Где ты сейчас?
– Не знаю... Забери меня отсюда, пожалуйста. Я...
– Говори.
– Нет, ничего. Теперь я знаю, что ты придешь за мной. Теперь мне ничего не будет страшно. Почему тебя не было? Меня переполнило твое отсутствие... я чуть не утонула в нем...
– Я приду. Я скоро приду. Я уже иду.
...зя-боль-ше-нель-зя-бо... Пахнет горящим углем.
– А теперь – я сам.
Больно...
Этот же зал, запах серы и тлена, пол усыпан угольями и пеплом. И вот он сам... сидит, подобрав ноги и опершись рукой. Там, где был голубой купол зловонная серая яма с осклизлыми краями, в ней копошатся черви.
– Чего ты хочешь?
– Ее. Только ее. Жить с нею, растить наших детей...
– А если это невозможно?
– Тогда пусть все горит...
Отряд Юно Януария достиг наконец Фотии, маленького прибрежного форта на восточном побережье – у самого края обитаемой земли, у начала Соленой Камы. Форт был деревянный, с земляными валами, и населяло его около полусотни семей стратиотов. Исполинская зеленая получаша окружала его, и две речки сливались в одну под его стенами; вода обтекала форт по широким рвам.
На ровных пологих склонах паслись красные вислорогие коровы. Возможно, их были тысячи.
Никогда никакая война не долетала до этих земель. Стратиоты формально служили кесарю, на деле же – только сами себе.
Не дав отдыха никому, Юно с величайшим тщанием перенес свой груз из «уты» – широкой мелкосидящей лодки с пятью парами весел и прямым парусом в рессорный фургон, дожидавшийся здесь уже вторую неделю. Прошло чуть больше часа с момента швартовки, а сорок всадников уже выезжали на желтоватую дорогу, ведущую на запад и вверх, к проходу в облаках. В середине конвоя катился фургон, запряженный шестеркой, и две легких коляски. В одной, с затянутыми серой парусиной окнами, ехал осунувшийся серолицый и сероволосый человек неопределенного возраста. Ему регулярно давали дурманное питье. Возможно, без этого питья он просто не выжил бы – настолько жуткие муки приходилось испытывать.
Никто не узнал бы в нем потаинника Конрада Астиона, блестящего офицера...
Глава пятая
Город перевернут весь, она это знала. Искать будут свирепо – поэтому исчезать надо именно сейчас, в первые же часы, пока еще не хватились...
Порт был под нею, весь в желтых мутноватых огнях... горели масляные фонари на столбах, здесь их не гасили всю ночь. Горели местами и костры.
Наверное, и без огней было бы светло... три почти полных луны в ясном небе давали достаточно света.
Ночь была странная... теплая, но будто бы у самой границы снегов.
Отрада стала спускаться, цепляясь за кусты. Тропа дергалась под ногами то вправо, то влево. Гладкие кожаные подошвы сапог скользили.
Потом опять началась лестница, там, выше, снесенная недавним оползнем. Но по самой лестнице идти было слишком на виду, и она стала спускаться рядом с нею, все так же цепляясь за кусты.
Потом послышалась речь. Говорили с характерным протяжным акцентом жителей материка. Отрада затаилась. Внизу шли человек восемь или десять, перебрасываясь замечаниями о достоинствах каких-то женщин. Матросы, подумала она. В портовый бордель... Уплыть, что ли...
Мысль сделала виток и вернулась. Не уплывать – пока. Но пусть все думают, что уплыла.
А за этим следует обращаться не к матросам. Матросы раз – и нет никого.
К грузчикам. Их будут расспрашивать.
Она дождалась, когда внизу все стихнет, и продолжила спуск. В одном месте, где кусты были погуще, отчетливо воняло трупом.
Наконец она уткнулась в забор, огораживающий порт. Как и все заборы, этот состоял из множества дыр.
Она пролезла и пошла на свет фонарей.
Две барги стояли по обе стороны широкого свайного пирса. По пирсу сновали люди в огромных фартуках, катя перед собой ручные тележки. На тележках были мешки и... сначала показалось, что длинные ящики. Потом она рассмотрела, что это каменные брусья – как раз такие, чтобы не трудно было поднять вдвоем.
Работа шла споро, но как-то слишком молчаливо. Скрипел настил, повизгивали иногда колеса – и никаких разговоров, шуточек, команд, которые должны сопровождать такое вот скопление трудящихся людей. Устали? Но ходят быстро, почти бегом...
Стараясь не вступать в освещенное пространство, она стала огибать это место по закоулкам,
