«Итак, похоже, что самоуспокоенность нашей доблестной городской полиции и лично квесторе Патта привела к тому, что волна войн между различными группировками русской мафии докатилась с улиц Москвы и Петербурга до вод нашей тихой лагуны. Причем в схватках банд русских гангстеров, возможно, уже принимает участие и всемогущая японская якудза. Что ж, поздравляем, синьор комиссар Патта!»
Когда благостный Ленчик выполз из ванной с мокрыми волосами, благоухая ароматом одеколона «212», Катя швырнула ему газету и приглушенным голосом спросила:
— Что, Лелик, — твоя работа?! А, русский гангстер?
Затем она перевела ему заметку.
И, несмотря на то, что у Кати не имелось никаких доказательств участия Ленчика в потасовке и она брала его на арапа (или, в более современном варианте, на понты), по поскучневшему лицу племянника тетушка все поняла. Мыслимое ли дело, что Лелик даже о кофе не вспомнил? А сидел, свесив голову набок, — словно его, маленького, опять за двойки ругали.
— Что делать-то будем? — зловеще поинтересовалась тетка. — Сдаваться комиссару Патте?
Но юный мафиози немедленно вскинулся:
— Надо предупредить Юкико!
«Вот и выяснилось само собой, — промелькнуло у Кати. — Загадочная Ленчикова пассия — японка. Наверное, та самая, что я видела утром в ресторане. И зовут ее, значит, Юкико. Молодец, Лелик. Укрепляет дружбу народов. Может, у меня внучатые племянники раскосенькими будут?»
Но вслух она сказала:
— Ты подожди, племяш. Не убежит твоя Ю-ки-ка. Надо решить, что нам-то с тобой делать.
Тетка и в обычной-то жизни пользовалась у племянника авторитетом — а уж в данной экстремальной ситуации он тем более был готов ее слушаться. Ленчик покорно сел.
— А что делать? — буркнул он. — Надо нам валить из этой Венеции. Все, что нужно, мы здесь уже сделали. А Дворец дожей в другой раз посмотрим. Усипуем из города, и все. Вряд ли нас Интерпол искать будет.
— Не нас, а вас, — мстительно уточнила Катя.
— Ну, меня… А венецианская полиция поищет нас, поищет — да и успокоится. Претензий-то к нам никаких…
— Вопрос тут не в полиции, а в тех четверых, что на вас напали. Они пострашней полиции будут.
— Тогда тем более, тетенька, поедем отсюда. Все равно нам с тобой в Верону надо. Собирай, что ли, вещи?…
— А как же твоя японочка? — ехидненько прищурилась Катюша. — Бросишь ее?
— Японкой больше, японкой меньше! — залихватски отвечал Ленчик. — Все равно б расстались, не сегодня, так завтра.
Но видно было: на душе у юноши кошки скребут.
— Ладно, — вздохнул Ленчик, — пойду я все-таки предупрежу мою женщину. А то свинство получится: я уеду, а на крошку еще русские братки нападут. Или полиция арестует.
Леня нашел Юкико уже на берегу, на отельной пристани, где японские туристы дисциплинированно грузились на экскурсионный катер.
Вместе с девушкой он отошел чуть в сторону от сходней. Деревянный настил крошечной пристани скрипел и раскачивался. Под ногами плескалось море.
Ленчик скороговоркой пересказал Юкико содержание статьи в «Газеттино». Ее лицо осталось бесстрастным.
— Хорошо, что ты мне об этом сообщил, — ровным тоном проговорила она.
— Мы с моей тетушкой собираемся сматываться из Венеции, — сказал Ленчик. — Прямо сейчас.
В лице девушки что-то дрогнуло.
— Мы едем в Верону. — И, неожиданно для себя, Ленчик выпалил: — Давай с нами.
Юкико грустно покачала головой.
— Я не могу.
Наступила неловкая пауза. Потом они обменялись номерами своих мобильников — при этом Леня до боли остро понимал, что вряд ли кто-то из них когда-нибудь позвонит.
Трудно представить, что он приедет к ней в Японию.
Или она — примчится к нему в Москву.
— Прощай, — сказал Леня и осторожно поцеловал ее в щеку. — Fare the well, and if for ever still for ever fare the well[24].
И тут тихой японочке как крышу снесло. Она бросилась Лене на шею, стиснула его в объятиях и начала целовать его, и плакать, и шептать, что она его любит, и он навсегда в ее сердце, и она никогда не забудет его… Полный туристами теплоход терпеливо ждал — и японцы все, как один, отворачивались от молодых людей и прятали глаза при виде столь вопиющей прилюдной «потери лица». Потом капитан катера, поторапливая влюбленных, дал осторожный гудок, и Юкико, наконец, оторвалась от Лени, оттолкнула его, отвернулась и бросилась к сходням — теперь уж навсегда… Лицо Ленчика было мокро от слез — то ли ее, то ли его. Бравый, загорелый матрос убрал настил и сделал Ленчику жест, означавший одновременно и уважение к его мужской победе, и сочувствие к горечи его разлуки. Пароход отвалил от пристани, Юкико на палубе не было видно, и Ленчик тогда побежал, не оборачиваясь, назад в гостиницу…
Через полчаса они выписались из гостиницы. Дошкандыбали со своим чемоданищем на колесиках до пристани «вапоретто». Никто ни в отеле, ни по дороге на пристань, включая двух карабинеров, не обратил на них ни малейшего внимания. Но видно было и российских братков. Катя успокоилась.
«Вапоретто» первого маршрута повез их на станцию — мимо Дворца дожей, пьяццы Сан-Марко и одноименного знаменитого собора. Ленчик нахохлился и забился в угол скамейки, а Катя все смотрела — и никак не могла насмотреться на Кампаниле (колокольню), мелькнувшие византийские мозаики собора, и сердце ее сжималось оттого, что она, может, последний раз в жизни видит эту красоту. Потом катер влек их по Большому каналу, проплывал мимо величественных, даже в своей дряхлости, палаццо; миновал белоснежный Риальто, и радость от непривычной яркости зрелища мешалась в душе Катерины с горечью расставания…
Затем они покинули «вапоретто» на пристани «Санта-Лючия» и побрели через небольшую площадь к вокзалу. Железобетонное чудище станции настолько диссонировало с красотой старинных зданий, что Катя с ужасом вспомнила о местах, где вся архитектура бывает такою.
— Подожди, — Катя остановила Лелика — племянник влачил по площади чемодан и, казалось, к красотам Венеции был равнодушен.
Достала из портмоне монетку в двадцать евроцентов и, широко размахнувшись, бросила ее в канал. Монетка долетела почти до середины.
Проходящий мимо молодой карабинер неодобрительно покачал головой: в Венеции запрещено, во имя экологии, швырять монеты в каналы — но замечания хорошенькой девушке славянской наружности он делать не стал.
Миланский экспресс, отправлявшийся в 11.52, увез их из города-сказки в вагоне второго класса. Леня продолжал грустить, от окна отворачивался. Даже на длиннющий железнодорожно-автомобильный мост, отделяющий Венецию от материка, смотреть не стал. И уж тем более не взглянул на дымящие заводы и панельные многоэтажки Местра. Довольно скоро он заснул, прислонясь к окну. И снилась ему Юкико.
Так что Леня не видел ни тихих городков, ни полей, ни предгорий Доломит. Ему во сне все казалось, что идут они с японочкой куда-то рука об руку по длинной лестнице, и на них — вечерние наряды,
