— Значит, так, Полина, — промолвил грузный (в зеркальце она по-прежнему видела его глаза), — сейчас я тебя, возможно, отпущу.
Сердце ее радостно трепыхнулось.
— Но не навсегда, — внушительно сказал он.
Сердце в недоумении заледенело.
— Ты сама знаешь, — продолжал толстый, — хранение наркотиков — это тяжелая статья. Можешь до десяти лет получить. На строгом режиме.
— Это не мой наркотик! Мне подбросили! — выкрикнула Полина.
А вот этого ты никому не докажешь, — спокойным, ровным тоном проговорил грузный. Выдержал паузу и добавил: — Поэтому, чтобы избежать камеры и тюрьмы, тебе надо вести себя паинькой.
— Это как? — спросила Полина. Ей хотелось, чтобы эти слова прозвучали с вызовом, однако получилось жалко.
— Меня интересует, — жестко продолжал толстяк, — все, что происходит у тебя на работе. И ты должна будешь информировать меня об этом. Обо всем, что творится в этой вашей «Пятой власти». Ты хорошо понимаешь меня?
— Да.
Полина всхлипнула и кивнула.
— А главное, что меня интересует, — это документ, пропавший из сейфа твоей начальницы Садовниковой. Когда документ найдется или выяснится, кто его украл, мы с тобой, Полина, расстанемся, и ты никогда больше меня не увидишь. Но сейчас мне нужно знать все, что ты заметишь или выяснишь. Ты понимаешь меня?
— Да.
— Итак, документ. И еще — твои коллеги: Колпин, Щапов, Садовникова, Пастухов, Соколова, Теплицын. Мне надо знать все, что они говорят и делают. Ты поняла меня, Полина?
— П-поняла.
— Пока даю тебе сутки. Я сам свяжусь с тобой. А если что-то срочное — вот, возьми. — И толстяк повернулся и протянул Полине карточку, где был от руки записан номер сотового телефона. Номер — и ничего больше.
Она схватила карточку, словно спасательный круг.
— И помни, кто тебя от тюрьмы отмазал, — сказал толстяк. Теперь, обернувшись, он пристально глядел на нее и уже вживую встретился с ней своим взором, настолько острым, что Полина невольно отвела глаза.
— Ты поняла меня?
— Да, — пролепетала она, не глядя на толстяка.
В ней раскрывалась, будто цветок или фейерверк, огромная, мощная, буйная радость.
— Паша, выпусти ее, — приказал толстяк. Милиционер в форме передал ей паспорт и сумочку. А сидящий рядом с ней кожаный пробормотал:
— Наркотик мы изымаем. — Потом вылез из «девятки» и даже, словно был джентльменом, придержал дверцу, дожидаясь, пока Полина выползет из машины.
Как только она оказалась на тротуаре, опер в штатском нырнул в авто. «Девятка» взревела стартером, а потом сорвалась с места и резво унеслась по Петровке по направлению к центру. Полина, еще не веря в свое нежданное освобождение, с наслаждением вдыхая свежие ароматы московской ночи, поплелась в противоположную сторону — к Садовому кольцу. От радости она чувствовала себя невесомой, словно воздушный шарик. Полина даже и не задумывалась, что ее только что, как пишут в шпионских романах, завербовали…
…А в «девятке», тем временем повернувшей на бульвары, происходил следующий разговор:
— Подведете вы нас под монастырь, Валерий Петрович, — прогудел с заднего сиденья кожаный.
Ему никто не ответил, и он стал развивать свою мысль:
— Я-то что, я — человек вольный. Частный детектив — что с меня взять. Мне нарушать законы сам бог велел. Я и без вас, товарищ полковник, по лезвию бритвы хожу. Хотя наркотики беззащитным девушкам подбрасывать — работенка, прямо скажу, грязненькая… Ну а если взять Васю…
И опять не ответил кожаному сидящий впереди толстяк. Тогда тот снова забубнил:
— А вот взять Васю, — он кивнул в сторону водителя-милиционера. — Он же на службе. За такие шуточки не то что погоны могут с него снять — вообще на зону отправят…
— Хватит, Синичкин! — жестко прервал излияния кожаного грузный. — Я тебя попросил — ты мою просьбу выполнил. Нечего тут бухтеть. Или ты что, цену себе набиваешь?
— Бросьте, Валерий Петрович, побойтесь бога, — искренне огорчился кожаный.
— Я тебе говорил или нет, что это нужно для Татьяны?
— Да говорили… — вздохнул кожаный. — Вы же знаете: для Таньки Садовниковой я на все готов… Ну, и для вас, Валерий Петрович, тоже. Только потому и согласился.
— А мне, Паша, — заявил грузный, — мне сейчас времени терять нельзя ни минуты, поэтому я и пошел на крайние меры. Лучше скажи: какие у тебя-то выводы?
— Я ее по полной программе прокачивал, — помотал головой кожаный. — Насколько в таких условиях это возможно. И мимические реакции, и движения зрачков, и пульс, и потоотделение. По-моему, все чисто.
— А что тебе твое хваленое оперативное чутье говорит?
— Что эта Полина в вашем деле ни при чем, — убежденно проговорил кожаный, — не будь я Пашей Синичкиным.
— Мне тоже показалось, что ее из списка подозреваемых можно вычеркивать, — подал голос водитель в милицейской форме.
— Вот видите, ребятки, — неожиданно потеплевшим голосом сказал толстяк, — большое дело вы для меня сделали. Для меня — и для нашей Танюшки.
— Я полагаю, — промолвил с заднего сиденья Павел Синичкин, — Татьяна не в курсе того, что мы тут за-ради нее вытворяем?
— А как ты думаешь, Паша? — проговорил с оттенком досады полковник Ходасевич.
— Думаю, что не в курсе.
— Правильно думаешь.
— Ну, естественно, — резюмировал Синичкин. — А то б она нам всем за свою сотрудницу глаза повыцарапала.
«Девятка» пронеслась по ночным бульварам, а на Пушкинской площади повернула налево, на Тверскую, — чтоб завезти домой, на Большую Дмитровку, частного детектива Павла Синичкина.
Те же самые двое — пожилой и тот, что помоложе, которые обедали вчера в ресторане «Венеция», — сидели в большом и роскошном кабинете. Оба устроились за низеньким столиком в углу. Прихлебывали кофе с коньяком. Видно было, что отношения между ними — самые доверительные и понимают они друг друга с полуслова. Время от времени они поглядывали на телеэкран. Установленный в нише шкафа небольшой телевизор транслировал документальные кадры, снятые, по всей видимости, скрытой камерой. Звук был выключен.
— Ну, как теперь? — самоуверенно поинтересовался тот, что помоложе. И, не дожидаясь ответа собеседника, ответил сам: — По-моему, уже куда интересней.
— Да, вроде стало немного порезвее, — не очень охотно согласился пожилой.
— Говорю же тебе: у нас все получится! — высокомерно улыбнулся молодой.
— Знаешь, кого товарищ Сталин предостерегал от «головокружения от успехов»? — вдруг спросил старший.
— При чем здесь Сталин?
— Он имел в виду таких, как ты. Тех, кто говорит «гоп», еще не перепрыгнув.
