хрустальную подставку — в окно. Отлично, просто отлично: попала в самый центр оконного стекла, и даже плотная штора не самортизировала — оглушительный грохот, звон… и вот уже завыла сигнализация у чьей-то машины — осколки, видно, шлепнулись на ее крышу.
— Чтобы вы сдохли! Оба!!!
В эту минуту Таня уверена: ее слова — материальны, они злые, тяжелые, ядовитые. Они — подействуют. И эти оба — действительно сдохнут. Может быть, не сейчас, а чуть позже — но зато в страшных, невообразимых мучениях.
— Она сумасшедшая! — жалко всхлипывает Наталья. — Макс, Макс, сделай же что-нибудь!
Но Макс молчит. И в его глазах Таня вдруг видит — нет, не смущение. Не сожаление из-за того, что так вышло. И не грусть — потому что они теперь расстанутся навсегда. Нет, в глазах Макса — насмешка.
НАСМЕШКА. Он забавляется. Ему весело.
— Ты пожалеешь, Макс, — тихо сказала Таня.
Вышла из спальни и хлопнула дверью так, что даже Максова аккуратненькая штукатурка не выдержала — посыпалась гипсовым дождем.
— Внимание! Она выходит. Повторяю: выходит, принимайте. Прошу подтверждения. Прием…
— Да, видим ее, спасибо.
— Тогда приступайте.
Таня не помнила, как доехала до дому, как поставила «пёжика» в гараж, о чем думала по пути. Будто этот отрезок кто-то стер из ее сознания ластиком. Словно внутри нее включился тот же автомат, робот, что начал действовать утром.
Из оцепенения ее вывел голос — развязный, наглый:
— Кого мы видим! Привет, козочка!
Таня даже не повернула головы. Пусть нервы на взводе, а сердце болит, словно после инфаркта, первую заповедь красивой девушки она не забыла: что бы ни говорили тебе уличные клейщики, самый лучший ответ просто не обращать внимания. Но шаг нужно ускорить: до дома — всего ничего, метров триста, и вообще стран но, что в их тихом, спокойном районе кто-то к ней клеится. Миллион раз ходила по маршруту гараж-дом-гараж, и ни разу никто не приставал, кроме, разумеется, безобидных алконавтов.
— Эй, выдра! Ты что, не рада?
Странно знакомый голос. Но разве ее знакомые позволяют себе разговаривать в таком тоне? Й как не хочется поднимать глаза, что-то говорить, кого-то «строить»… Может быть, сам отстанет?
Таня прибавила шаг, но сильные и наглые пальцы уже схватили ее за локоть, грубо дернули… Пришлось обернуться.
Воронцов. Один из Воронцовых — Николай или Андрей, Таня так и не запомнила, кто из них кто.
Решительно и брезгливо стряхнуть чужую руку, ледяным тоном приказать:
— Убрал грабли, ну?!
— Какая злая, агрессивная кошечка…
Ее локоть он отпустил, но по-прежнему стоит в опасной близости, так, что от его тяжелого дыхания сводит нос.
— Какого хрена тебе надо?
— Лапуля хамит. Лапуля не рада… — вздыхает Воронцов.
Его глаза стекленеют.
— Я обещала, что бабки будут. Что еще? — сухо спрашивает Таня.
— Разговор есть, — ухмыляется Воронцов.
«Даже у уголовников есть свои правила. И они их обычно не нарушают», — говорил ей отчим. А Воронцов сейчас играет совсем не по правилам. Он обещал, что на три дня оставит ее в покое, а сам «за базар не отвечает». И улица пуста, только метрах в ста впереди шлепает какой-то старикашка, он ей точно не помощник, и машин совсем нет…
— Колян! — кричит Воронцов.
«Значит, этого парня зовут Андрей», — автоматически отмечает Таня и смягчает резкий тон:
— Андрей, у меня был тяжелый день. Ты не мог бы оставить меня в покое? А деньги я собираю. Честное слово.
Но Воронцов ее не слушает и вообще смотрит не на шее, а куда-то за спину.
— Андрей, пожалуйста… — Слезы в голосе даже не нужно играть — звенят сами по себе.
Но за спиной уже тормозит машина, и из нее выпрыгивает второй из Воронцовых — Николай, и они с братом ловко — видно, движения давно отработаны — запихивают ее в автомобиль.
— Помогите! — успевает выкрикнуть Таня — громко, отчаянно, из последних сил. И старичок, что шлепал по пустынной улице, ее слышит: остановился, начал растерянно озираться… Только что толку? Машина уже набрала ход, а один из Воронцовых — тот, который сел не за руль, а на заднее сиденье, рядом с ней, — по-хозяйски облапил грудь…
Главное — не сдаваться. Тут нужна выдержка. И полное спокойствие. Уверенно, но не агрессивно стряхнуть наглую руку, холодно попросить:
— Пожалуйста, объясните — в чем дело?
— Соскучились мы за тобой! — хмыкает первый Воронцов. А второй подхватывает:
— И сладенького нам захотелось!
Так, окна закрыты, дверные ручки вывинчены. А если сейчас наклониться вперед и попробовать дотянуться до ручного тормоза? И рвануть? Небрежно, будто садишься поудобнее, вытянуть руку… Нет, они не дураки — просчитали, догадались:
— А ну, рыбонька, сиди смирно!
И вот уже ее запястья стиснуты, словно клещами. Но все равно: нужно изо всех сил стараться. Изображать, что все хорошо и она ничего не боится. Спрашивать дальше:
— Куда вы меня везете?
— Увидишь.
— Что вам от меня еще надо?
— Нельзя быть такой любопытной! — укоряет тот Воронцов, что сидит рядом.
А тот, что за рулем, вдруг лезет правой рукой в «бардачок» и передает брату какую-то тряпку. Резкий запах, такой гадкий, что сводит ноздри, а дальше — ничего. Провал.
Толик проснулся как всегда: ровно в семь. Семь вечера — идеальное время для пробуждения. Глоток теплого пива, закусить остатками мокрых чипсов — потому их и выбросили, что мокрые, — еще поваляться, а потом уже и половина восьмого. Можно вставать. Ранний вечер — самое лучшее время. В метро уже не злые рабочие, а расслабленные клерки, они радуются, что рабочий день позади, и поэтому подают куда лучше, чем по утрам…
Толик смачно, с хрустом, потянулся. Повезло ему с этим подвалом! Здесь тепло, тихо и даже крыс добрые жильцы потравили.
Он протянул руку к пивной бутылке — всегда заблаговременно ставил ее рядом с матрасом, чтоб с сонных глаз не шарить, а сразу глотнуть — тогда мозг, еще полусонный, сладко эйфорится, течет… Эх, хорошо! Жаль только, что чипсы совсем раскисли… Ну, можно вставать?
Он присел на матрасе. Как не хочется подниматься! В подвале так хорошо, спокойно, и протекшая труба умиротворенно капает. Снова, что ли, уйти на боковую? Так, чтобы в ночь? Идея, конечно, здравая — только завтра-то что он жрать будет? Пива ни капли, от чипсов Столько влажные крошки… Нет, придется шкандыбать.
Толик неохотно, постанывая, встал. Ладно, сегодня все будет по-быстрому. Настреляет полтинничек — и обратно, на матрасик…
Он с отвращением натянул ветхие, полусгнившие носки, сунул ноги в тесные ботинки — и вдруг услышал: в его подвале кто-то есть! Сначала прогрохотали шаги, потом послышались голоса…
