— У меня есть полчаса, — решительно проговорила она. — От силы минут сорок.
«Ничего она мне, конечно, не расскажет, — подумал Ходасевич. — Можно и не стараться раскручивать. Ладно, хорошо. Тогда пусть хотя бы доложит о нашей встрече старшему Птушко. Пусть он узнает, что я тоже многое знаю».
Официантка поставила перед Анжелой кофе и сок.
— Моя падчерица Татьяна Садовникова, — проговорил полковник, — оказалась объектом странного преследования… Началось все с того, что из ее сейфа на работе пропал важный документ…
Ничто не дрогнуло в лице Анжелы, и Ходасевич принялся рассказывать дальше: о публикации секретного документа в «Курьере»; о том, как Татьяну уволили с работы; об аварии на ночном шоссе Энтузиастов; о взрыве «Тойоты»; о наглых требованиях «братьев»; о том, как они избили Татьяну… Промолчал он лишь о Максе и его связи с Наташей и о ребенке, потерянном Таней. А потом поведал о скрытых телекамерах в его собственной квартире, и в доме у Тани, и даже в ее больничной палате и о том, как он обнаружил на территории больницы автобусик с группой наблюдения.
Анжела внимательно выслушала рассказ, попивая кофеек с апельсиновым соком. Когда Ходасевич закончил, она закурила длинную тонкую сигарету и холодно сказала:
— Я вам сочувствую, конечно. Но мне приходится повториться: при чем здесь я?
Валерий Петрович опустил голову.
— Я хочу одного. Чтобы все это прекратилось. Татьяна уже достаточно наказана. А значит, — голос у него предательски дрогнул («Не переигрываю ли я?»), — наказан и я. Не надо больше. Хватит.
— Непонятно, почему вы говорите все это — мне? — Анжела выпустила ровную и красивую струйку дыма, украдкой взглянула на золотые часы «Картье».
— Передайте вот эти мои последние слова, — глухо проговорил полковник, — вашему бойфренду.
— Это кому же? — Анжела изогнула бровь.
— Николаю Птушко, — — твердо сказал Ходасевич. — Передайте ему, что хватит. Он отомстил.
— Счет, пожалуйста, — не отвечая, бросила Манукян проходящей мимо официантке. А потом, не дожидаясь чека, достала из портмоне двести рублей и кинула их на стол. Затем порывисто встала и неожиданно мягко предложила полковнику: — Пойдемте. Вы проводите меня.
Через минуту они вышли из ресторанчика. Ходасевич был удивлен таким поворотом событий. Анжела нацепила солнечные очки и тоном, не терпящим возражений, сказала:
— Мне на площадь Маяковского. Я хочу пройтись.
Она взяла Валерия Петровича под руку и повлекла его по Малой Бронной в сторону Садового кольца.
— Значит, вы почему-то считаете, — она искоса взглянула на него снизу вверх (солнце отражалось в ее черных очках), — что всю эту историю с вашей падчерицей подстроил мой любовник?
— У меня есть основания так полагать, — твердо проговорил Ходасевич.
— Какие?
— У него имеется мотив.
Анжела шла очень близко к нему, они шагали в ногу, ее ладонь мягко лежала на его предплечье, и прикосновения ее груди к его плечу зачем-то дразнили его. Что-то неуловимо переменилось в ее отношении к нему, он это почувствовал.
— Какой же у Птушко может быть мотив? — поинтересовалась она.
— Я же говорил', месть.
— Кому?
— Мне.
— Вот как? Что же вы ему сделали?
— Мы служили вместе. И были друзьями. Но я оборвал его карьеру. Это было давно.
— Вы написали на него донос? — изогнула она бровь.
— Нет.
— Выступили против него на партсобрании?
— Нет. Все было сложней и запутанней. Я не хотел бы рассказывать.
— Понимаю-понимаю, — усмехнулась она. — Тайны разведки.
Они шагали под сенью старых дерев, вдоль новой ограды Патриарших прудов.
— А при чем здесь ваша падчерица? — поинтересовалась она.
— Не знаю. Возможно, он, Николай, решил, что Татьяна, — полковник болезненно усмехнулся, — моя самая болевая точка.
— Когда это случилось? — спросила Анжела. — Я имею в виду, ваша с ним ссора?
— Давно. Почти двадцать лет назад, — откровенно признался полковник.
— И вы думаете, что все эти годы Николай копил на вас злобу?
— А что мне остается думать?
— Но если он такой мстительный — почему же он не пытался отомстить вам раньше? И взялся только сейчас?
— Возможно, из-за его сына, — мотнул головой Ходасевич.
— А при чем здесь сын?
— При том, что у сына Птушко тоже появились основания ненавидеть нашу семью. Поэтому, я предполагаю, старший Николай и взялся отомстить. За себя и за сына.
— Все сложно, — задумчиво проговорила Анжела. — И зыбко. И совершенно бездоказательно.
— Я знаю. Но я и не хочу ничего никому доказывать.
— А чего вы хотите?
— Я хочу, чтобы нас с Татьяной оставили в покое. Я хочу перемирия. На любых условиях.
— Значит, вы хотите, чтобы я стала парламентером? И отнесла Птушко-старшему ваш белый флаг?
Анжела внимательно смотрела на Ходасевича снизу вверх. Выражения ее глаз было не разглядеть под черными очками, и утреннее солнце бликовало на непроницаемой поверхности линз.
— Можете считать и так, — кивнул полковник. Он не чувствовал себя униженным. Ему было совершенно наплевать на гордость, когда его Татьяна находилась в опасности.
— Но вы не поняли самого главного, — неожиданно проговорила Анжела.
Пруд кончился, они приближались к Садовому кольцу и пересекали по диагонали тихий перекресток Бронной с Ермолаевским переулком.
— Чего же я не понял? — переспросил полковник.
— Почему он затеял все именно сейчас. И еще вы не поняли — при чем здесь скрытые камеры.
Сказать, что полковник удивился, означало сказать мало.
— Что это значит? — спросил он намеренно холодным тоном.
— Я знаю, в чем тут дело.
— Вы?!
— Еще бы! Николай мне доверяет.
Они шли теперь по внутренней стороне Садового кольца в сторону Тверской. Здесь было намного больше машин, и прохожих, и суеты.
— Мне с самого начала была не по душе эта затея, — проговорила Анжела. — С того дня, как приехал Брайан.
— Кто это — Брайан?
— Продюсер. Из Австралии. Как его фамилия, не помню. Что-то польское. Складовски, Соколовски… Он давний партнер Николая.
— При чем здесь Брайан? — нахмурился Ходасевич.
— Это его идея. Он приезжал к нам зимой. У них с Колей были переговоры. А потом мы принимали его на даче. Пировали втроем: он и мы с Николаем. Мы жарили шашлык, хорошо выпили, и вдруг Брайан говорит: у меня, фолкс, есть грандиозная идея. Идея на миллион долларов. Даже на сто миллионов.
Анжела с полковником по-прежнему шли в ногу, плечом к плечу, словно два заговорщика. «Почему она мне все это рассказывает? — мелькнуло у Ходасевича. — Здесь что-то не так».
