Больше самолетов не будет. 'А как вы тогда будете добираться?
Без денег?
Без документов? И… и… – тут чиновники сразу терялись, – с таким, м-мм, грузом?'
И Вера сдалась. Пока сдалась.
…Они с Васей улетели из Новороссийска вечером четвертого сентября спецрейсом до Куйбышева.
В хвосте военно-транспортного самолета стояли два гроба.
Каникулы кончились. Начиналась взрослая жизнь.
Прошло семь месяцев
Москва
Март 1987 года
Пока официант все приносил и приносил закуски, Вера чуть не грохнулась в обморок.
Голод был настолько нестерпимым, а ароматы изысканных блюд – столь дразнящими, что она с трудом понимала, что с ней происходит.
Стены ресторана покачивались и плыли.
Откуда-то издалека доносилась музыка. «И снится нам не рокот космодромаа, не эта ледяная синева…» – надрывался отдаленный стенами ансамбль.
И звуки песни, и голоса двух мужчин, сидевших рядом за столиком, доходили до Вероники словно сквозь плотную вату.
Она почти не понимала, о чем говорят ее взрослые собеседники.
Прикрыв рот полотняной салфеткой – чтобы спутники ни о чем не догадались, – она судорожно сглатывала слюну.
Но попики увлеклись беседой между собой и, похоже, не понимали, что происходит с Верой.
Зойка же натянуто улыбалась и временами посылала Верочке ободряющие взгляды.
А официант тем временем все таскал и таскал в отдельный кабинет подносы, полные закусок.
В них российская роскошь сочеталась с азиатской тонкостью.
Вазочки с красной и черной икрой, украшенной маслом; салат «Узбекский», остро пахнущий мясом и жареным луком; рыбное ассорти, разукрашенное веточками петрушки и маслинками, плошки с соленьями…
Молодой прислужник точно и споро расставлял блюда по столу.
Искоса он бросил пару взглядов на Зойку и Веронику – взглядов почти незаметных, однако остро- внимательных.
Кажется, только этот юный невозмутимый официант заметил состояние Вероники и понял, что она голодна.
Он вообще слишком многое уже видел в своей жизни, этот парнишка.
Поэтому хорошо понимал, зачем два стареющих джентльмена пригласили сюда, в отдельный кабинет ресторана «Узбекистан», двух шалашовок.
И почему юные девицы отправились с папиками.
Расклад очевиден: пожилые и богатые люди познакомились с юными и голодными студенточками.
Судя по одежде, говору и манерам, не москвичками, а общежитскими. «А может, они и не студенточки вовсе, а простые работницы откуда-нибудь с ЗИЛа или с „Динамо“. Или другая лимита…»
Сейчас, думал официант, попики до отвала накормят девчонок. Ну и напоят, конечно. Потом, когда те дойдут до кондиции, отправятся с ними танцевать. Затем примутся лапать прямо за столиком.
К этому моменту нужно подгадать и поднести клиентам счет.
Распаленные мужики проверять его в таком состоянии не станут (хоть десять порций икры вписывай вместо четырех).
На чаевые не поскупятся.
Затем папики выволокут объевшихся и подпивших лимитчиц из ресторана, поймают такси, отвезут их на хату, где шалашовки в знак благодарности за еду, питье, такси и за счастье провести вечер не в тусклой общаге, а в красивом и ярком помещении просто обязаны будут удовлетворить самые изощренные сексуальные прихоти джентльменов.
«Да, именно так все дальше и случится», – наперед понимал молодой официант.
И потому, предвкушал он, с гостей можно будет получить зашибительные чаевые: включая прямой обман рублей, наверное, на семьдесят. Или даже сто.
Подавальщик работал споро и красиво.
Он видел, как балдеют от запахов и вида ресторанной пищи лимитчицы, однако был слишком хорошо вышколен и воспитан, чтобы нескромным взглядом или намеком оскорбить «дорогих гостей».
Кроме того, один из пожилых мужчин являлся его постоянным клиентом, звал по имени и всегда оставлял изрядные чаевые.
Поэтому безо всякого меню и заказа Жорик (так звали официанта) приносил к столу, накрытому в одном из отдельных кабинетов «Узбекистана», самые изысканные закуски и напитки.
Знал бы официант Жорик, насколько сильно он ошибался относительно намерений и устремлений сидевших за столом девушек – по крайней мере, одной из них!
Знал бы он, что иная цель, очень далекая от низменного желания поесть и выпить на халяву, привела сюда Веронику!..
Однако в одном был прав юный официант: в том, что Вера очень хотела есть.
Сейчас всем гастрономическим ресторанным изыскам она предпочла бы блюдо жаренной на сале картошки. Или хлеба с горчицей. Лишь бы побыстрее! И только бы не видеть, не слышать и не говорить с папиками. Зачем она в это ввязалась!..
…Если бы Веру спросили, какое самое сильное впечатление осталось у нее от первых месяцев жизни в столице, она могла бы, не задумываясь, ответить: голод. И еще: одиночество. И – враждебность. И – тоска.
Но она никогда и никому этого не говорила.
Потому что ее никто об этом не спрашивал.
Она была никому не интересна.
Сентябрь…
Возвращение из катастрофического Новороссийска в родной Куйбышев… Похороны родителей… Речи. Поминки. Гости…
Все это пронеслось мимо нее стороной.
Она жила, что-то делала – то мыла посуду, то говорила с кем-то, то улыбалась, то плакала, – но вроде бы это происходило не с ней.
Будто бы она смотрела на жизнь со стороны.
Словно бы видела чужое, трагическое и неприятное кино.
Это и было – кино, выдумка, вымысел.
