на остающиеся сзади «бибики».
…Новое жилье Веронике понравилось.
Двухкомнатная квартира в сталинском доме.
Высокие потолки.
Большая кухня.
В ее комнате – диван, стол, платяной шкаф. И даже детская кроватка. Всюду чистенько. А холодильник забит продуктами.
– Это ты мне.., мне купила? – выдавила Вера.
– А кому ж? Дюку де Ришелье?
– Сколько я тебе должна?
– Выбрось это из башки, подруга!
Васечку быстро накормили смесью «Фрутолино» (даже она нашлась в заботливом доме!).
Уложили спать.
Утомленный дорожными впечатлениями, тот уснул сразу, прижав к груди бутылочку со сладким чаем.
Сели с Зойкой на кухне.
Та сварила кофе, порезала сыр и «Докторскую» колбасу.
– Ну, как ты там, в своем Куйбышеве, в Самаре своей? – с легким оттенком снисхождения молвила Зойка.
– А что – я? – пожала плечами Вера.
В самом деле, о чем ей было рассказывать?
О том, как похоронили в цинковом гробу Василия Безбородова, ее несостоявшегося мужа? О том, как рыдала на похоронах его мать? Как она билась о цинковый гроб? («Глазком бы, глазком взглянуть на мою кровиночку!») О чем ей рассказывать?
О том, как бабуля, едва взглянув на внучку, все поняла и тут же спросила: «Ну и где отец?»
Разве интересно самоуверенной, преуспевающей Зойке знать, как Вера рожала, кормила, не спала ночами, стирала пеленки, лечила мастит? О том, как у Васечки вдруг появился зеленый стул, его хотели отлучить от груди, положить в больницу, а потом старая врачиха определила, что болезнь – всего-то от Вериных лекарств, которые та принимала от гриппа?
Как она радовалась в тот момент – об этом, что ли, рассказывать?..
Или о том, что у маленького Васечки вдруг заподозрили врожденный вывих бедра, назначили рентген, и Вера шла в поликлинику узнавать его результаты словно на эшафот – а потом, когда все оказалось в порядке, в каком восторге, эйфории летела она домой…
Рассказывать, как Васечка в три месяца впервые засмеялся?..Как в одиннадцать месяцев сделал первые нетвердые шаги?
А в год произнес первые слова – даже разом целое предложение: «Ма, ба, дай!»…
Как с недавних пор во время ежедневных прогулок по набережной Волги вдруг стал обращаться ко всем подряд мужчинам с вопросом: «Па?»
Вера чувствовала, что все это совершенно неинтересно Зойке. Что она, Вера, со своим декретным отпуском почти безнадежно отстала от Москвы, ее ритма, ее дел…
А об иных самарских новостях рассказывать Зое даже не хотелось.
Не хотелось вспоминать, как Васечку Безбородова похоронили на том же кладбище, что и родителей, но на Аллее Славы.
Не хотелось говорить, что Вера поставила-таки родителям памятник – но не из мрамора, как мечталось, а самый дешевый, за пятьсот пятьдесят рублей.
Еще триста она дала маме Васечки-старшего, своей несостоявшейся свекрови, на памятник сыну.
Когда-то она думала истратить «гробовые» деньги, что перечислило ей государство в качестве компенсации за погибших маму и папу, на прекрасный им памятник – теперь решила: деньги нужнее живым.
Оставшуюся тысячу рублей Вероника привезла с собой в Москву в виде аккредитива на свое имя в чемодане.
На них (плюс стипендия) им с Васечкой предстояло продержаться в Москве хотя бы первый год. А там… Там будет видно.
Нет, Вере нечего рассказывать.
Она посмотрела на лощеную, довольную жизнью, быструю в движениях Зойку.
Та выглядела совсем москвичкой.
Вера спросила:
– Лучше ты выкладывай: что случилось?.. Откуда у тебя все это?
Вероника умирала от любопытства.
Чтобы двадцатилетняя девушка в Советском Союзе владела бриллиантами, а тем более машиной – невозможно, Удивительно, невероятно!
Откуда Зойка могла взять столько денег?
Может, она стала, как это сейчас модно, проституткой? Об этом даже кино снимают… Но Зойка… Она совсем не похожа на проститутку.
Те тоненькие, изящные, вертлявые.
А Зойка – основательная, мощная, широкая в кости и не слишком, правду сказать, красивая.
Подруга залпом выпила чашку свежесваренного кофе («Не выспалась, тебя встречамши») и начала рассказ.
Действительность оказалась (если Зойка говорила правду – а она, похоже, не врала) приземленней, однако в чем-то гораздо интересней, чем кино.
– Помнишь тех двух мужиков, с которыми ты меня бросила в «Узбекистане»? – спросила для начала Зойка.
– Ну тогда, когда с доцентом сбежала?
Первый был твой моряк, а второй вроде как «мой»? Ну, помнишь, его еще Борисом Семеновичем звали?
У Вероники от того вечера в памяти остались только чувство голода, плотные хозяйские руки моряка, затем – эйфория от выпитого и съеденного…
И голубые глаза Полонского. И еще – как тот вез ее в темном такси и целовал руки…
На всякий случай Вера кивнула.
– Так вот, – продолжила подружка, – тот Борис Семенович оказался крупным московским предпринимателем. Кооперативщиком…
Он Зойке, повествовала подруга, не то чтобы понравился, но почувствовала она в нем силу.
Почуяла власть, размах, полет…
Они стали встречаться.
(«Приходилось давать ему, конечно, – без смущения пояснила Зойка. – Иногда».) Кооперативщик бизнесом занимался уже давно, лет десять.
Начинал с фарцовки: сигареты, джинсы, диски, жвачки.
Затем переключился на театральные билеты, книги, чеки «Березки»… Потом организовал цех- ателье: стали шить в каком-то подвале трусики «неделька»…
– Денег у него – курям не склевать, – рассказывала Зоя.
– Я однажды сама видела: «дипломат» весь забит сторублевками прямо в банковской упаковке.
Миллион рублей, наверное…
В прошлом году, когда разрешили открывать кооперативы, продолжила свою историю Зойка, Борис Семенович создал их сразу несколько. И по пошиву трусов. И по продаже какого-то необыкновенно стойкого клея.
И по изготовлению могильных памятников.
И по заготовке древесины. Кафе открыл… И все эти его кооперативы стали приносить ему доход, да еще какой!..
