багажнике такси – «волжанки». Теперь ее пожитки заняли все нутро огромного баргузиновского джипа «Гранд-Чероки».
Телевизор и видеомагнитофон «Панасоник», микроволновая печь «Шарп», три шубы: песцовая, лисья и норковая…
'Жизнь удалась? – спросила она себя, сидя на переднем сиденье баргузиновского джипа (в руках держала горшок с любимым цветком – папоротником).
– Есть барахлишко…
Есть славный, милый, бесконечно любимый сынок.
Имеется любящий человек…
А мне – всего двадцать три года…
И за Москву я, кажется, зацепилась…'
Она прислушалась к себе, однако счастья отчего-то не ощутила.
И радости – тоже.
Вера отчего-то вспомнила любимый Зой-кин афоризм: «Счастья нет – если некому им похвалиться».
Хвалиться действительно было не перед кем. Особых друзей она не приобрела, а бабушке Верины успехи неважны: были б она да Василек здоровы.
Верочкин бизнес приказал долго жить. Точнее – она сама свернула его. Когда в октябре девяносто первого Гайдар и его приспешники объявили о планах реформы, она сразу поняла, куда ветер дует.
Догадалась, что вот-вот, совсем скоро, начнется бешеный рост цен, тысячепроцентная инфляция. Плюс: кажется, от России вот-вот отделятся союзные республики. Значит, там введут свою валюту. А ведь ее кооператив только с Украины получал больше половины заказов…
Плюс Казахстан, Грузия, Армения… В таких условиях деятельность ее фирмы потеряет смысл.
Она посоветовалась с Баргузиновым.
Тот отмахнулся: 'Я давно тебе говорю: хватит марочки клеить!
Завязывай со своим «Почтарем».
Возни много, толку – чуть…'
С мнением Баргузинова Вера научилась считаться.
А еще пуще умела доверять своему внутреннему голосу.
Интуиция советовала ей: с почтовой рассылкой пора покончить.
Но фирму сохранить, законсервировать – мало ли на что еще пригодится.
Двадцать пятого декабря девяносто первого года Вера пригласила в офис тех, кто на нее работал. В первый и последний раз сотрудники собрались все вместе, и она поразилась: как много, оказывается, людей кормилось вокруг ее дела! В трех подвальных комнатенках образовалась толчея, словно в трамвае.
Несмотря на то что в магазинах тогда свободно продавались только сода, соль и трехлитровые банки с томатным соком (даже за спичками и хлебом стояли очереди), столы, накрытые а-ля фуршет, ломились.
Имелись и водка, и шампанское, и заграничный ликер «Амаретто».
Яйца, фаршированные красной и черной икрой, перемежались дефицитными сыром, красной рыбой, колбасой трех сортов…
Вера подняла тост.
Поблагодарила сотрудников за работу.
Высказала уверенность, что все они еще встретятся (хотя не очень-то верила в это).
Снова будут вместе.
Займутся каким-нибудь новым делом.
Каждому работнику, независимо от должности, она вручила конверт.
В конвертиках лежало по пятидесятидолларовой бумажке: целое состояние по тем временам.
Ближе к полуночи народ разошелся. Остались самые близкие. Пара охранников, секретарша Машенька, бухгалтер Марина Васильевна. Включили телевизор. Слушали, как грустный Горбачев в своем президентском кабинете отрекается от власти.
Наблюдали, как с купола Кремлевского дворца спускается красный флаг. Вера вдруг остро почувствовала: начинается новая эпоха. Помимо воли она подумала: 'Как бы к этим всем переменам отнеслись родители?
Папа бы точно сказал: разворуют страну! А мама бы с ним принялась спорить…'
Ох как же жаль, что их нет рядом… Ни здесь, ни в Москве, ни в Куйбышеве – нигде!
Как же Вероника скучала по родителям…
Уже не страдала так, что сердце заходилось от тоски, а просто мечтала – вот бы они оказались рядом! Рассказать бы им и о Ваське-старшем, и об Иване, и о своем кооперативе… Сколько бы они всего еще увидели, узнали!..
И поносили бы на ручках Василька… Как нелепо и рано прекратилась их жизнь…
…Сперва Вера думала: без бизнеса ей будет скучно, муторно, одиноко.
Раньше работа с утра до ночи, включая выходные, заполняла все ее время.
Однако пустота ее жизни быстро заполнилась.
Она наконец-то смогла сама, вместо нянюшки, возиться с Васильком.
А это означало: четыре раза в день накормить, дважды – уложить спать. Учить буквам. Играть с ним, рисовать, читать ему… Оказалось, посвящать время четырехлетнему сыну не менее утомительно, чем когда тот был полугодовалым…
Но зато столько радости – быть с ним!..
Вот Васечка смотрит в окно особняка на пасмурное утро, на туман, поднимающийся с озера.
Говорит: «Улица – хмурится», – и заливисто смеется: получилось в рифму…
Вот они сидят с Верой у воды на специально вкопанной Баргузиновым лавке. Васечка восхищенно кричит: «Мама, мама, смотри – корабль на гамбинзоне!»
– Не на «гамбинзоне», а на «горизонте», – поправляет Вера.
– Нет, на гамбинзоне! – радостно упорствует сын.
Василек умилял, радовал своими бесконечными «почему?»… Да просто запахом своим восхищал – невинным, ласковым, – когда она прижимала его к себе, а он крепко-накрепко обхватывал ее своими Ручками. «Как это я, дура, – думала Вероника, – могла променять счастье такой любви на мышиную возню вокруг денег?»
Вероника нашла себе и еще одно, кроме сына, дело.
После того как она купила у работника Министерства морского флота полные списки пассажиров «Нахимова», она смогла вплотную приступить к поиску убийцы. У нее появилось свободное время.
Личные деньги остались.
И, главное, судьба связала ее с Баргузиновым – а Баргузинов, она понимала, ради нее не остановится ни перед чем. Он сделает для нее все, что она ни попросит.
Даже если она попросит об убийстве.
И Вера вплотную взялась за поиски человека, погубившего ее родителей.
Злоба, гнев и ненависть к нему за прошедшие годы не остыли.
Напротив, они язвили еще сильнее. Со временем чувства словно отстоялись. Стали даже ярче.
Она просматривала списки спасенных и спрашивала себя: как отыскать среди оставшихся в живых пассажиров «Нахимова» одного? Убипцу?
Вера не сомневалась, что негодяй выжил. Не мог он, сволочь, погибнуть – с этакой жаждой жизни.
Жаждой, сметающей все на своем пути, даже людей. Не мог покорно уйти на дно Цемесской бухты…
Но вот как его найти?
Однажды бессонной ночью (они с Васильком тогда еще жили вдвоем в Крылатском) ей пришла в голову счастливая идея.
Копировальная и печатная техника, что принадлежала кооперативу, осталась в Верином
