— Очень нравится, — подтвердила миссис Хайбек.
— Хай, ха, хау.
— Хорошие поэмы, не так ли?
— Я вам верю. Поэзия насилия, написанная…
— Несколько критиков, рецензировавших эти поэму, охарактеризовали их именно как «поэзия насилия». Возможно. Но скорее, поэзия истины и красоты. Я не люблю ярлыков.
— Ваше авторство полностью меняет смысл этих стихов.
— Правда? Такого быть не должно.
— Меняется точка отсчета. «Тротуары города, — процитировал Флетч. — Дорога без жалости!/ Ограбленные старушки!» Если думаешь, что написал это молодой мужчина, стихотворение кажется жестоким. Если узнаешь, что автор — шестидесятилетняя женщина…
— Я не сильна в литературной критике. Я знаю, что Тому нужны публикации, чтобы остаться в университете. Его собственные стихи блуждают, как Дональд, в черных туфлях. Никогда не могла понять, о чем они. Естественно, их никто не печатал. Тогда я дала ему свои поэмы. Ему нужно кормить пятерых моих внуков.
— Мой Бог! Жизнь безумна.
— Любопытная мысль.
— Том ведет себя так, словно сам написал эти поэмы.
— Все правильно. Это секрет, знаете ли. Даже Нэнси ни о чем не догадывается. Вы упомянули точку отсчета. Кто будет публиковать стихи старушки, живущей в дурдоме? Том — университетский профессор. Если он принесет стихи в издательство, их хотя бы прочтут. Так? И с этим ничего не поделаешь.
— Если люди настолько испорчены, что хотят слушать ложь, нельзя отказать им во лжи.
— Том работает сейчас над вторым сборником. Я помогаю. Ему нелегко, знаете ли. Когда каждый день читаешь пятидесятиминутные лекции, практически невозможно писать короткими, сжатыми строками, в которых каждое слово несет огромную смысловую нагрузку, да еще сохранять четкий ритм. Вы так не думаете?
— Я в этом ничего не понимаю.
— А вот я, с другой стороны, живу в тишине. Тишине такой глубокой, что, когда в нее вторгается звук, я осознаю истинное его значение, не только слышу его, но чувствую, пробую на вкус, рассматриваю со всех сторон. Я одна, и он один, мы отделены от окружающего мира. Тома, в его суетной жизни, с пятью детьми, звук отторгает. Я же холю и лелею звук и выражаю его словом, полностью ему соответствующим. Я думаю, что указала Тому доселе неведомый ему источник прекрасного. С его глаз словно спала пелена. И очень скоро некоторые стихотворения будут выходить из-под его пера, — Луиза Хайбек оглядела комнату отдыха. — А еще скорее наступит время ужина.
— Мне говорили, что Дональд Хайбек решил обратиться к религии, — сменил тему разговора Флетч.
— Дональд всегда был очень религиозен.
— Никто, похоже, этого не замечал.
Луиза Хайбек пожала плечами.
— Он был лжецом, — продолжал Флетч. — Хорошо оплачиваемым лжецом, профессиональным лжецом. Вы сами говорили, что не поверили бы ему, если б он сказал вам, что умер.
— Лжец жаждет правды куда больше, чем мы. Лжец верит, что правда есть что-то особенное, загадочное, мистическое, мифологическое, недостижимое, требующее долгих, упорных поисков. Для остальных правда очевидна и ясна, как простое четверостишие.
— Вы мне поверите, если я скажу, что Дональд хотел уйти в монастырь?
— О, да. Это так на него похоже. Именно так он бы и поступил. Он все время читал религиозные трактаты, сборники проповедей и тому подобное.
— Как получилось, что дети этого не знали?
— Они ничего о нем не знали, кроме того, что читали в газетах. Никто не знал. Газетные публикации отбивали охоту узнать о Дональде что-либо еще.
— Он готовил себя к служению Господу?
— Конечно. Именно этим он и занимался по вечерам. Потому-то я никогда его не видела. И дети не видели. И не знали его.
— Послушайте, но Дональд Хайбек засадил в дом для умалишенных очень необычную даму, которую мы оба знаем.
— Да, — кивнула Луиза Хайбек. — Меня. Дональд поступил правильно. Жить здесь интереснее, чем с ним. Я могу наблюдать, как едят другие люди. У меня ecть — она оглядела комнату, — компания. Я прихожу и ухожу, когда мне вздумается. Люди меня подвозят. Разговаривают со мной. Я рассказываю им истории о Перу. Дональд был прав и в другом: я покупала слишком много газонокосилок и стиральных машин.
— Вы побывали в Перу?
— Нет, но они зачастую понятия не имеют, на каком континенте находится эта страна.
— Миссис Хайбек, ваш сын — монах, который не может обрести душевный покой. Ваша дочь и внуки живут в нищете. Ваш зять — толстый самозванец.
— При чем тут Дональд?
— Дональд мог бы им помочь, постараться их понять, сблизиться с ними.
Луиза Хайбек долго смотрела в пол.
— Дональд блуждал в поисках Бога. Я ненавидела его за это. — В глубине здания мелодично прозвенел гонг. — Дональда застрелили, прежде чем он успел уйти из своей, полной лжи жизни.
— Вы застрелили его?
Она улыбнулась.
— По крайней мере, я знаю, где он сейчас.
Другие обитатели клиники спешили к двери.
— Пойдемте, — встала и Луиза. — Я выведу вас через запасный выход. Это проще, чем выходить через приемную. Вас не записали при входе, так что может возникнуть путаница.
В коридоре она посмотрела на Флетча.
— Стирая вашу одежду, я полюбила вас.
У раскрытой двери Флетч обернулся.
— Вы не станете возражать, если я как-нибудь приглашу вас на чашку чая?
Луиза Хайбек покачала головой.
— Сомневаюсь, что меня будет мучить жажда.
Глава 29
Флетч несколько раз позвонил, подождал, но дверь дома 12339 по Полмайр-драйв так и не открылась. Солнце уже садилось. Холодало. На подъездной дорожке не стояли машины, на двери не висел венок. Луиза Хайбек осталась в доме для умалишенных. Роберт Хайбек терзался в монастыре. Нэнси Хайбек жила в нищете с мужем, самозванным поэтом. Дональда Хайбека убили.
А Жасмин?
Флетч отступил от двери и посмотрел вверх, на окно, в котором в прошлый раз качнулась занавеска.
Занавеска качнулась и теперь.
Флетч широко улыбнулся, помахал рукой и направился к автомобилю, стоящему у тротуара.
Когда он садился за руль, дверь дома 12339 по Полмайр-драйв открылась. В проеме возник женский силуэт.
Флетч захлопнул дверцу и зашагал обратно к дому.
Она спустилась со ступенек. Дверь за ее спиной захлопнулась.
