Я быстро глянул на него – глаза старейшины за толстыми линзами были хитрющими и проницательными. Гробовщик и Дерт, сын Дарта, явно ничего не поняли, а он… неужто догадался, старый хрыч?
Впрочем, так или иначе, старейшина решил не распространяться о своих впечатлениях. Он протянул руку и сказал:
– Что ж, познакомимся, Уиш…
Пожав сухую ладошку, я спросил:
– А вас как величать?
– Как… Все кличут дедом Зайцем. И ты так зови. Выпьем за знаком-ство!
Мы выпили, и я почувствовал первую волну опьянения. Отрезая от яблока маленькие дольки и осто-рожно пережевывая их беззубыми деснами, старейшина поинтересовался:
– Что ж, Уиш думаешь здесь остаться?
– Для того и приехал.
– И как раз в день смерти деда… редкое совпадение… Нет, это я так, безо всякого намека. Значит, вступишь во владение наследством.
Гробовщик, все это время о чем-то тяжко размышлявший и ухвативший наконец ускользающую мысль за хвост, вдруг разродился:
– А етот… пощерк! Пощерк-то на писульке старика Хита али нет?
Дед Заяц покосился на него, затем на меня (я хранил безмятежное спокойствие) и сказал:
– Ну чего же, давайте проверим. Ежели Хит был грамотен, то где-то издесь должно быть хоть что- нибудь им написанное. Где, Уиш?
Ожидая от него именно этого довольно провокационного вопроса, я отвтил равнодушно:
– Еще не осматривался. Но, может, в спальне? Или наверху, в башне…
– Года мои не те, чтобы по лестницам зазря шастать. Глянем в спальне…
Мы прошли в спальню и раскрыли шифоньер. После недолгих поисков там, помимо полупустой фарфоровой чернильницы, нескольких перьев и сломанных угольных палочек, обнаружился смятый лист пергамента, на котором крупным почерком – таким же, как и в письме – было выведено:
'Устрицы океанские, консерв. – 7 банок (10 девр./б.)
коренья маулицы сушен. – 10 шт. (2 девр./шт.)
рыба суккубия, вялен. – 4 шт./1 кг. (5 девр./шт.)
Всего – 114 девр.'
– А че такое «девр»? – удивился Дерт, сын Дарта.
– Пощерк тот же, – констатировал старейшина. – Так что, выходит, и письмо Хит писал. Уиш… – он хитро и с некоторым озорством глянул на меня, – Официяльно признаю тебя наследником покойного. Документ мы с головой потом справим… – придвинувшись ближе, дед Заяц тихо добавил: – Опосля отблагодаришь… А пока я вот чего думаю. Яма на кладбище выкопана, гроб есть, у вдовы Герма для поминок все гото-во… токмо сам покойный спарился. Так что схороним старика за место его. Надо будет надпись на камне замазать и выбить другую… – гро-бовщик кивнул… – Пусть снедь из дома вдовы к тебе перенесут. Ну, а про деньги за похороны и поминки с ей сам договорисси. Найдешь этот самый капиталец и тады отдашь. Верно я грю?
– Верно, – согласился я.
Похороны, что называется, не сложились.
Общее впечатление портил отец Витольд, не вполне оправившийся после конфуза с исчезновением тела. Он путался, несколько раз обозвал Хуансло Хита Метелином Гермом и не смог даже толком прочесть отходную. Не добавила толку и вдова кузнеца, которая поначалу мирно себе всхлипывала, а затем протиснулась ко мне и вцепилась как клещ, имея в виду вытянуть по-больше денег. Мы тихо проторговались почти всю церемонию, с трудом сошлись на десяти мерцалах, после чего вдова потеряла ко мне интерес и вновь принялась реветь. Когда отец Витольд с гре-хом пополам закруглился, к могиле выбрался старейшина и продребезжал что-то о всеобщей скорби и потоке слез. Мы все поскорбели и смахнули слезы. Потом я, повинуясь жесту деда Зайца, продефилировал вперед и изрек несколько проникновенных фраз. Все с интересом рассматривали новое лицо и оценивали городскую одежду, а в задних рядах несколько мужиков затеяли спор о примерной стоимости рыжих сапог. Чувствовал я себя донельзя глупо и поскорее нырнул обратно в толпу.
– Поминки ввечеру, в доме Хуансло Хита, – объявил старейшина, и мы с облегчением, чтоб не сказать – с радостью, разошлись.
Я собирался в тихом одиночестве хорошенько осмотреть дом и заодно поискать «капиталец», но тщетно – то и дело появлялись се-ляне, якобы для того, чтобы принести свои никому не нужные соболезно-вания, а на самом деле чтобы попялиться на меня и, если представится такая возможность, прихватить на память о покойном что-нибудь интерес-ное. Возможности такой я, впрочем, никому не предоставил. Потом из вечерней прохлады сада возникла монументальная фигура скорбной вдовы, наде- явшейся выторговать пару-тройку мерцалов… и не выторговала. Всплакнув для порядка, она позвала на подмогу нескольких женщин принялась вместе с ними переноситьиз своего дома посуду с едой и бутыли с напитками.
Вслед за похоронами не сложились и поминки.
Не сложились главным образом потому, что все, включая и меня, напились. Вернее будет сказать – все, во главе со мной. Я оказался в этом смысле застрельщиком главным образом потому, что после трехмесячного вынужденного воздержания поддался опьянению удручающе быстро, несмотря на обильную закуску.
К вечеру горница была битком набита селянами. За уставленным посудой длинным столом они сидели чуть ли не на коленях друг у друга. Стол имел достаточную ширину для того, чтобы во главе умести-лись двое, так что двое туда и если – я и старейшина. На противопо-ложном конце расположился лекарь, место рядом с ним пустовало в ожидании все еще корпевшего над своей писулькой головы, или, если хотите, управа. По левую руку от меня устроился сияющий неуместной сейчас улыбкой Дерт, сын Дарта, по правую от старейшины – сосредеточенно-насупленный гробовщик.
Когда все расселись, дед Заяц поднялся и загнул очень прочувственную речугу за упокой души «всеми нами почитаемого, доро-гого Хуансло Хита». Народ затих, я скорчил скорбную мину, мы выпили… Заскрипели лавки, зазвенела посуда и общих тостов больше уже никто не произносил. Вскоре о дорогом покойном как-то подза-были – атмосфера стала непринужденнее, голоса громче, и мрачные мысли, обычно сопровождающие такое мероприятие как поминки, отпусти-ли собравшихся. Я, чувствуя, что быстро пьянею, налегал на закуски, но это не очень-то помогало.
Старейшина, попыхивая трубкой, к дыму которой слабо, но вполне явственно примешивался пряный аромат безумной травы, придвинулся ко мне:
– Да, странным был твой старикан, – задумчиво продребезжал он. – Странным и скрытным.
– Во-во, – подтвердил Дерт, сын Дарта, навалившись на стол с дру-гой стороны.
– Ты-то сам его хорошо знал? – осведомился дед Заяц.
– Не, не очень. Так, встречались несколько раз, да и то давно. А в чем проявлялась эта его… странность?
– Ну вот, к примеру, с чего он жил? Сад садом, а на земле не работал никогда, ничего не выращивал, ни по кузнецкой части, ни по плотницкой, ни по скорняжной или какой другой мастаком не был, а однако ж на что-то жил и деньжищи у него не пере-водились… Вот токмо что в разных штучках- дрючках механических ку-мекал…
Я примерно представлял себе, с чего именно жил Хит, но распространяться об этом не стал.
– Что за штучки-дрючки?
– Да хоть бы часы эти, из которых змий вылазит и искрой щелкает. Ты городской человек. Скажи, видал, чтоб где-нибудь в городе торговали такими ходиками?
– Не видал, – согласился я.
– Ну вот. И однако ж где-то он их взял или сам сделал. Он и кузнецу покойному новые меха соорудил, а из старых железок дитям мелкие само-движущиеся повозки мастерил. Такие, что повернешь
