но беспокойства своего старался при посторонних не выказывать.
— Есть, — пробормотал Стриженый. — Ну давай еще по одной, что ли?
Алексей не возражал. Стриженый снова наполнил стаканчики и произнес новый тост:
— За успех нашего безнадежного дела, — и перед тем, как выпить, добавил: — Банально, зато всегда актуально.
Выпив, они помолчали. Стриженый курил, стряхивая пепел в маленькую металлическую пепельницу, встроенную в дверцу с внутренней стороны.
— Скажи, лейтенант, ты в курсе того, что происходит? — спросил вдруг Стриженый, нарушив молчание.
Стуколин недоуменно воззрился на него.
— Не понял, — сказал он, помедлив. — В курсе чего?..
Стриженый глубоко затянулся, потом затушил окурок и посмотрел на Стуколина исподлобья.
— Недавно показывали по ящику фильм, — сообщил он доверительным тоном. — Я вообще ящик смотрю редко. Только если кубок Европы… Или чемпионат мира, например. Игры «Зенита» опять же. Или бокс…
Старший лейтенант Стуколин подумал, что его собеседник, скорее всего, сознательно оттягивает момент, когда придется говорить начистоту. Это Алексею не понравилось. Вдруг зачесались кулаки.
— Бокс — это хорошо! — изрек Стуколин и поднял пустой стаканчик. — Может, еще выпьем? За бокс?
— Так вот, — продолжал Стриженый, взяв бутылку и наполнив стаканчики: сначала старшему лейтенанту, затем себе, — показывали, значит, фильм, а у меня свободное время выдалось и книжки толковой под рукой не было, вот я этот фильм и посмотрел…
— Что хоть за фильм? — спросил Стуколин, которого длинное вступление несколько утомило.
— «Человек-ракета» называется, — ответил Стриженый и улыбнулся чему-то своему. — Очередной американский бред на тему довоенного комикса. Я такие фильмы не люблю — не идиот все-таки, высшее образование имею — но тут по случаю посмотрел.
Алексей американского фильма под названием «Человек-ракета» не видел, а потому проявил определенный интерес:
— А какой сюжет?
— Сюжет я пересказывать не буду, — Стриженый скривился. — Он этого совершенно не заслуживает. Но один эпизод мне запомнился. Надолго.
Стриженый снова замолчал и стал искать сигареты. Пока он хлопал себя по карманам, Алексей выпил свой коньяк и продемонстрировал Стриженому пустой стаканчик, требуя продолжения. Тот безропотно налил. Стуколин снова выпил и откинулся в кресле. В голове у него зашумело, кулаки чесаться перестали, он расслабился и приготовился выслушать заявление Стриженого, каким бы оно ни было.
— Эпизод такой, — продолжил свой монолог Стриженый. — Тридцать девятый год, шпион Третьего рейха окопался в Штатах и собирается добыть сверхсекретное оружие для Гитлера. Для этого он «втемную» использует местную мафиозную группировку. В последний момент, как ты понимаешь, всё срывается, и мафия узнаёт, кем на самом деле является их «благодетель». И что ты думаешь?
— Что я думаю? — Стуколин несколько осоловел и не сразу понял, о чем идет речь.
— Бандиты сразу перешли на сторону официальных властей и разобрались с фашистами похлеще спецназа.
— Так это ж комикс, — старший лейтенант зевнул. — Ты куда клонишь?
Стриженый опрокинул в себя стопку коньяка, которую уже минут пять держал в руках.
— Я бандит, — сказал он просто. — Я — то, что называют «мафией». Если бы я хоть раз указал в налоговой декларации все источники своих доходов, меня немедленно арестовали бы. Но при этом!.. — он поднял указательный палец. — При этом, лейтенант, я люблю свою страну. И мне небезразлично, в какое дело я ввязался. Ведь мы грабим норвежские военно-транспортные самолеты, я правильно всё понимаю?
Если бы Стуколин располагал информацией о прошлом Стриженого, он сильно удивился бы: бывший фарцовщик и «старатель» вдруг стал патриотом — не смешите меня! Но старший лейтенант такой информацией не располагал, потому к словам Стриженого отнесся с определенным сочувствием. В конце концов, бандит бандитом, но парень хороший — вон уже и о Родине задумался!
— Правильно, — сказал он. — Ты правильно понимаешь.
— Вот я и говорю, — Стриженый придвинулся к старшему лейтенанту и взял его за рукав куртки, чтобы усилить эффект доверительности, — мы, — он выделил местоимение «мы» интонацией, — мы грабим транспортные самолеты, которые принадлежат военно-воздушным силам Норвегии, фактически и юридически мы осуществляем нападение на территорию Норвегии, на ее граждан. Это может закончиться войной?
— Это может закончиться войной, если мы не будем грабить транспорты! — высказался Стуколин довольно резко, но тут же прикусил язык: несмотря на опьянение и общую расслабленность, он сообразил, что сболтнул лишнего.
Чтобы исправиться, он произнес, стараясь говорить медленно и обдумывая, что он говорит:
— Понимаешь, это государственная тайна. И лучше бы тебе не знать большего.
— Государственная тайна? — Стриженый тихо и невесело рассмеялся. — Сколько живу, все время слышу: «Государственная тайна», «Военный секрет», «Только для служебного пользования». Но, знаешь, я уже не пионер из «четвертого-б» и не верю в то, что сохранение государственной тайны во всех случаях полезно для государства. Обрати внимание, лейтенант, не для начальников наших — политиков и президентов, — а для России! Вот я и думаю, снова меня впутывают в опасное дело, бормочут что-то про государственную тайну, я рискую своей головой и своими парнями и снова не знаю, будет ли моим детям толк от того, что я делаю, или опять я и они окажемся в дураках.
У Стриженого не было детей, но этого Стуколин не знал. Впрочем, отвечать напрямую он в любом случае не собирался.
— Ты можешь поверить моему слову? — спросил он Стриженого.
— Смотря какому слову…
— Слову офицера.
— Могу.
— Я даю тебе слово, что мы поступаем правильно. Мы не можем поступить иначе, мы будем перехватывать транспорты до тех пор, пока они будут лететь по этому воздушному коридору.
Стриженый помолчал, разминая в пальцах новую сигарету. Стаканчик с коньяком и бутылку он отставил на специальную полочку.
— Олег, — обратился он вдруг к сидящему впереди водителю, — выйди!
Водитель беспрекословно вылез из машины под дождь, захлопнул дверцу. Видно, Стриженый решил, что дипломатией здесь ничего не добьешься, и двинулся напролом.
— Буду откровенен с тобой, лейтенант… Ты, кстати, коньяка еще не желаешь?
— Нет, спасибо.
— Так вот, буду с тобой откровенен. Я не люблю, когда меня используют «втемную». Я не люблю, когда вместо толкового объяснения, что происходит, меня пугают «государственной тайной». Ведь если все сорвется или пойдет вкривь и вкось, козлами отпущения станем мы, а вовсе не наши начальники. Мы — а значит и я — имеем право знать, в чем мы участвуем и чем мы рискуем.
Лохом быть не хочется, лейтенант. Очень не хочется быть лохом…
Доводы Стриженого поколебали неприступность Стуколина в вопросе сохранения тайны. Ему действительно нравился Стриженый, и он не понимал, почему от этого парня скрывают истинную подоплеку событий, в которых тот принимает самое непосредственное и активное участие. С другой стороны, Стуколин хорошо помнил, что, когда вопрос о тех, кто будет прямо или косвенно участвовать в операции «Испаньола», обсуждался на «военном совете» в Ленинской комнате части 461-13 «бис», советник Маканин был категоричен: никто ничего не должен знать. Причины держать всё в секрете объяснять было не нужно; война не объявлена, поддержки сверху в случае провала ждать не приходится, разведка потенциального противника шурует во всю, и тэдэ, и тэпэ. Но теперь, после выступления
