— При получении.
— Я приду через час.
Через час снимки были готовы, и приемщица вручила их с легким ужасом в глазах. Касатонова убедилась, что снимки именно те, что пленку вернули ту, что требовалось, что никакой подмены случайной или злоумышленной не произошло.
— Как вам порнуха? — спросила она напоследок.
— Кошмар, — ответила девушка.
— Кошмар, похоже, только начинается, — пробормотала про себя Касатонова, и с этими словами покинула проявочный пункт.
Она хотела было снова остановить машину, но не решилась. Сто рублей на сигареты, полсотни частнику, двести рублей за снимки... Что-то мне дороговато обходится смерть Балмасова, подумала она и села на троллейбус, тем более, что он достаточно близко проходил от ее дома. Но домой тоже не пошла, решив прежде всего навестить участкового. Да, Николай Степанович! Вот кто мне нужен сейчас, — обрадовалась она, прижимая к себе сумку, чтобы не выхватили, не отняли люди злые и подлые.
— О! — воскликнул Гордюхин радостно. — Екатерина Сергеевна! Как хорошо, что вы зашли! А я только что принес из магазина ваши любимые пряники.
— Что принесли? — Касатонова не сразу включилась в житейские радости.
— Пряники.
— Это прекрасно, Николай Степанович! Пряники — это всегда прекрасно! — она села к столу, подперла щеку кулачком и уставилась на Гордюхина изумленным взором. — У меня новости.
— Хорошие? — усмехнулся Гордюхин, не представляя сути разговора.
— Отличные! — искренне сказала Касатонова, полагая, что любые новости в расследовании убийства полезны, как бы они не отразились на жизни того или иного конкретного человека.
— Поделитесь!
— Охотно! Все повестки вручены адресатам. Все расписались, вот талончики в качестве отчета. Обещали быть в назначенное время. А руководство фабрики в лице господина Цокоцкого заверило, что не будет чинить никаких препятствий, задержек и препон, чтобы все вызванные дали следствию полные и чистосердечные показания.
— Екатерина Сергеевна... Вы слегка чем-то расстроены?
— Слегка? — изумилась Касатонова. — Я хорошо расстроена, Николай Степанович, очень хорошо! Круто, как нынче выражаются по разным поводам.
— Что-нибудь случилось?
— Балмасова убили. В собственной квартире. Выстрелом в затылок. То есть, как я понимаю, убийца решил не тратить боеприпасов, а сразу произвести контрольный выстрел в голову. Не делая никаких предварительных выстрелов в другие части тела.
— Да, я слышал об этом, — Гордюхин был растерян напором Касатоновой и решил, как говорится, не возникать. Опыт подсказывал ему, что в таких случаях лучше поддакивать, кивать головой, сочувственно цокать языком и приговаривать время от времени — ай-яй-яй! — Говорят, хороший был человек?
— Подонок! — отрезала Касатонова. — На фабрике смех, веселье и суета.
Закупают шампанское, торты, курилка содрогается от здорового мужского и женского хохота, Цокоцкий пьет коньяк, угощает случайно заглянувших к нему красоток... Это я себя имею в виду! — не выдержав сурового тона, рассмеялась Касатонова.
— И вы... пригубили?
— Какой там пригубила! Полстакана хлопнула за упокой директорской души.
— Если за упокой, то это не грех, — рассудительно заметил Гордюхин.
— Да, кстати, — порывшись в своей сумке, Касатонова вынула комплект снимков. Второй она предусмотрительно оставила себе, сунув его в одно из отделений сумки и тщательно задернув молнию. — Николай Степанович, вы как-то поинтересовались снимками, которые сделали моей мыльницей на месте преступления... Вот они. Наверно, есть смысл передать их Убахтину.
Гордюхин осторожно взял снимки, подержал их в руке, склонив голову набок — что-то озадачивало его в тоне Касатоновой, в ее возбужденности, в нервозности, с которой она произносила самые вроде бы обычные слова.
— Хорошо, передам, — проговорил участковый и, вынув снимки из конверта, медленно перебрал их один за другим. — Хорошие снимки, большие... Поиздержались, наверно? Придется мне пряниками возвращать должок правосудия, а?
— Можно пряниками, — Касатонова передернула плечами, — Тогда нам с вами эти пряники поперек горла станут!
— Неужели столько потратили? — ужаснулся Гордюхин.
— Николай Степанович... Неизвестные преступники взломали дверь в мою квартиру в поисках этих снимков.
— Вы уверены? — усмехнулся Гордюхин. — Может быть, они искали что-то более для них ценное?
— Николай Степанович, — Касатонова помолчала, сдерживая себя. — Вы хорошо услышали то, что я сказала? Они искали снимки. И они их нашли, но не нашли пленку, она валялась в моей сумке. На дне моей сумки многое может валяться годами, не привлекая к себе внимания. Я только что была в пункте, где мне проявляли эту пленку и печатали снимки. Взломщики там уже побывали.
— Зачем?
— Они приходили за пленкой. Поскольку ее не оказалось в конверте, подумали, что, возможно она осталась на пункте... Мало ли по какой причине. На ней могли быть и другие кадры, более невинные, может быть, я хотела еще что-то допечатать и так далее. Главное я сказала — взломщики были на пункте и спрашивали о пленке. Они не остановятся, Николай Степанович. Я жду их в гости.
Поэтому вручила вам эти снимки. Второй комплект оставила себе, если приставят нож к моему горлу, я отдам пленку. Но снимки у вас будут. Что-то в них есть такое, что не дает покоя убийце. Что-то в них есть. За те несколько минут, которые мы с вами пробыли в балмасовской квартире, в ней что-то изменилось.
Появилось что-то уличающее или исчезло. На наших снимках оно есть, а на снимках Убахтина оно отсутствует. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Очень хорошо понимаю, вы достаточно внятно выражаетесь, — проговорил Гордюхин, снова вынув снимки из конверта. — Ничего не вижу, — сказал он. — Мы с вами ни к чему не притрагивались, помните? Я предупредил, чтобы вы даже выключателя не коснулись.
— И я его не касалась. Я ничего не касалась, — Касатонова взяла снимки из рук Гордюхина и тоже перебрала их один за другим. Перед ее глазами опять промелькнул Балмасов в распахнутом халате, разметавшийся на ковре с простреленной головой, из-под которой вытекала небольшая струйка крови. Видимо, выстрел был удачным. Дальше шли подробности — вот крупно его голова, руки, подвернутая нога, окно, шторы, журнальный столик с вымытой до блеска хрустальной пепельницей и одиноко торчащей зажигалкой, вот телевизор, рука с зажатым в ней пультом... — Все это я видел на фотографиях у Убахтина. Правда, его фотограф пожлобился, снимки сделал поменьше. Эти просто роскошные. Я таких и не видел никогда.
— Их можно сделать еще крупнее. Но дело не в этом, Николай Степанович!
— Ну, что... Едем к Убахтину?
— У него есть успехи?
— Сомневаюсь. Я бы знал.
— Да, вот вспомнилось... Отпечатков он так и не нашел?
— Нет, ни единого.
— А его ребята везде посмотрели?
— Екатерина Сергеевна! — укоряюще воскликнул Гордюхин.
— Где пульт? — звенящим голосом спросила Касатонова.
— Какой?
— Телевизионный!
