следователей в лучшую сторону, если уж позволили ему иметь свой кабинет. Может выделили из уважения к возрасту — к сорока шло Убахтину, хотя некоторые его коллеги выглядели как выпускники средней школы — юные, восторженные, с горящими глазами. Зарешеченное окно выходило во двор, во дворе рос клен и радовал своей листвой уставший взгляд следователя. Окно было открыто и в кабинет доносились детские голоса, которые могли бы внушить Убахтину зыбкую надежду на то, что очередное кровавое дело может оказаться последним. Но здоровый, несмешливый цинизм следователя все ставил на свои места — и в нем самом, и в окружающем мире.
Сам Убахтин по случаю жары сидел в рубашке с подкатанными рукавами, пиджак его висел на спинке стула и расположившихся напротив Гордюхина и Касатонову он слушал с каким-то странным безутешным выражением лица. И непонятно было к чему относилась эта его безутешность — то ли к умственным способностям гостей, то ли к собственным умственным способностям.
— Значит, говорите, пульт, — произнес он, наконец, когда гости доложили ему о своих мыслях и подозрениях. — Пульт — это хорошо.
— А что плохо? — спросила Касатонова несколько обижено, поскольку ожидала услышать от следователя более восторженные слова.
— А то плохо, что наши ребята, вынимая пульт из хладных пальцев Балмасова, могли преступные отпечатки повредить.
— Значит, надо проверить! — поддержал Касатонову участковый. — И я бы не тянул с этим.
— Проверим, — кивнул Убахтин опять с ноткой безутешности. Нет, не зажигался он, не загорался, слыша новые идеи и предложения. Похоже отгорел, отпылал. Но и в этой его усталости, и, вроде бы, напускном равнодушии таился свой смысл и своя польза. Они уберегали его от излишней траты времени и сил, от пустых надежд и преждевременных восторгов. — Теперь, что касается ручки унитаза, — все так же уныло тянул Убахтин. — Боюсь здесь всех нас ждет горькое разочарование.
— Почему? — хмуро спросил Гордюхин.
— Помнится, кто-то из наших ребят ходил в туалет... Во время осмотра. А поскольку все они более или менее воспитанные, то привыкли воду после себя спускать. Чтобы спустить воду нужно нажать на некий рычажок. А нажав на оный, они, естественно, отпечатки пальцев уничтожили.
— Но проверить надо, — настаивал Гордюхин, все пытаясь поддержать Касатонову.
— Проверим, — опять кивнул Убахтин и, наконец, улыбнулся, чтобы как-то подбодрить приунывшую Касатонову. — Должен сказать, что я потрясен вашей проницательностью. Первый раз сталкиваюсь с такой занятной понятой.
— Спасибо, — Касатонова поежилась от столь сомнительного комплимента.
— Говорите, убийца курил коричневые сигареты? — спросил Убахтин.
— Да, я в этом уверена.
— Я тоже, — он поднялся, подошел к сейфу, открыл его и вынул маленькую металлическую пепельницу. Когда он поставил ее на стол, Касатонова увидела в ней несколько коричневых окурков. — Недавно у меня здесь был главный бухгалтер мебельной фабрики. Спросил, можно ли ему закурить. Я не возражал.
— У них там половина фабрики курит коричневые сигареты, — обиженно сказала Касатонова. — Но почему вы решили, что и убийца курит такие же?
— Вы подсказали, — улыбнулся Убахтин, показав длинные темные зубы. — Я уже убедился в том, что вы не ошибаетесь в своих предположениях.
— Я это тоже могу подтвердить, — напомнил о себе Гордюхин.
— Но скажите, — продолжил Убахтин, — а вот вы, как вы догадались, что убийца курит коричневые сигареты?
— В унитазе окурок нашла. Вы же мне сами позволили сходить в туалет? Вот я и сходила. В унитазе плавал окурок. Со следами губной помады.
— Вот это уже кое-что! — наконец-то в голосе Убахтина прозвучало нечто похожее на одобрение. — Почему же этот окурок не увидели мои ребята?
— Уж очень он был похож на какашку.
— А, тогда другое дело, тогда я их прощаю. Хотя прощения они не заслуживают. Почему же вы сразу не сказали об этом окурке?
— Не думала, что это вам интересно. Тем более я только вышла из туалета, все обратили на меня внимания, я смутилась, немного растерялась и... И забыла.
— Лукавите, Екатерина Сергеевна.
— Это не лукавство.
— Что же это в таком случае?
— Кокетство.
— О! — произнес Убахтин и, кажется на этот раз, в его голосе прозвучало даже нечто похожее на восхищение. — Тогда ладно, тогда простительно. Хотя я допускаю, что вы уже и убийцу вычислили?
— Боюсь ошибиться, Юрий Михайлович.
— Это похвально.
— Ты бы, Юра, отправил все-таки эксперта в балмасовскую квартиру, — не выдержал Гордюхин. — Время идет, дело к вечеру, глядишь, они бы уже сегодня ответили на вопрос — есть отпечатки, нет их... Чего тянуть-то?
— Да отправил я ребят, отправил, успокойся. Когда ты позвонил, я тут же отправил. Должны прийти с минуты на минуту. Сам жду и весь сгораю от нетерпения. Опять же хочу порадовать нашу понятую, — Убахтин чуть склонил голову в сторону Касатоновой. — Ее ведь идея проверяется, ее мысль ищущая и неспокойная! Хотя и несколько запоздалая.
— Запоздалая она или нет — еще неизвестно.
В этот момент без стука распахнулась дверь и на пороге появился эксперт.
Глаза у парня блестели, дышал он часто, видимо, на третий этаж взлетел, прыгая через ступеньки.
— Ну? — Произнес Убахтин и только после этого чуть слышного вопроса Касатонова почувствовала его нетерпение. И поняла замедленность следователя, его вроде бы равнодушие к разговору — он просто весь затаился, сжался в ожидании эксперта.
— Есть, Юрий Михайлович! Есть контакт!
— Кого с кем?
— Преступника с пультом. Там круглая большая кнопка! И на ней самый центр отпечатка в полной неприкосновенности. А с противоположной стороны еще один палец во всей своей первозданной красе!
— Лишь бы это был не балмасовский палец.
— Наверняка не его! Если бы он решил выключить телевизор, то ему не было никакой надобности отмечаться и на другой стороне пульта. Он бы и так дотянулся.
— Вывод? — воспрянувшим голосом спросил Убахтин. — Вывод все тот же — нет такого преступника, который не оставил бы следов. Следы всегда остаются, Екатерина Сергеевна! Что бы вы мне не говорили, в чем бы вы меня не убеждали! — Убахтин азартно потер ладонями одна об другую и Касатонова кажется даже почувствовала какая там сейчас между ладонями возникла температура.
— Да я вроде бы ничего такого не говорила, — Касатонова растерялась от слов Убахтина.
— И я о том же, Екатерина Сергеевна! — воскликнул следователь и она увидела, что и глаза его ожили, и движения приобрели какую-то осмысленность. До прихода эксперта жесты Убахтина казались ей бестолковыми, ненужными, случайными, короче говоря, глупыми. Да, жесты бывают глупыми, позы бывают дурацкими, взгляды тупыми, когда нет в тебе куража, а для куража искра нужна, запал, какой-никакой бикфордов шнур.
— Все! — Убахтин резко поднялся со своего стула, прошелся по кабинету из угла в угол по диагонали и остановился перед экспертом. — Дуй в лабораторию, проявляй, закрепляй, трави эти отпечатки всеми своими растворами, кислотами, ядами, но чтобы через час фотографии — увеличенные, четкие, красивые, пусть даже мокрые, лежали на моем столе!
— Понял!
