денег. Я шлюха, шлюха, занимающаяся кражей и обманом, готовая на все, лишь бы подзаработать, — его глаза сосредоточились на моем лице. — Я недостоин такого дара. Я опорочил его.
Я слабо вздохнул.
— Танцор меча, Говорящий с лошадьми… думаешь это имеет значение? Ни один из нас не безгрешен.
Гаррод слепо смотрел на меня, затерявшись в своих мыслях, а потом резко встал, подошел к Дел и опустился перед ней на колени.
— Я убивал только защищаясь. Я никогда не нападал первым. На моих руках нет крови невинных людей. Я не убил ни женщину, ни ребенка. Я забирал у Аджани одних лошадей и продавал ему других. Я брал у него краденные деньги, получал свою долю и считал себя умником. Но я — Говорящий с лошадьми. Не убийца. Не налетчик. Я не из банды Аджани.
Его косы свисали до ковра. Он ждал ответа.
Дел подняла на него взгляд.
— Имеет значение, что я думаю?
Гаррод склонил голову.
Дел едва заметно улыбнулась.
— Тебе это нужно так же, как и мне, — она очень мягко коснулась его головы. Не знаю, что еще она ему сказала, потому что Дел заговорила на Северном, но поднялся Гаррод успокоенным и быстро вышел из пещеры.
Я все еще был слаб, слишком слаб, чтобы стоять. Как и предупреждали Кантеада, песня грез была болезненной, но не физически, а эмоционально, а такая боль переносится тяжелее всего, хотя мужчины редко сталкиваются с ней. Эмоции — мир женщин.
Я сидел сгорбившись на ковре и смотрел на Дел. Собравшись с силами, мне удалось медленно добраться до нее и опереться спиной о стену. Сидеть рядом с ней в тишине, ничего не предлагая и не принимая. Достаточно просто быть вместе.
Дел пошевелилась, приподняла край одеяла и протянула угол мне. Я взял и придвинулся к ней так, что мы соприкоснулись плечами и бедрами. В тишине мы делили неистовство наших песен и слова нам были не нужны.
Дел наклонила голову и опустила ее на мое плечо. Вес был незначительным, но доверие в движении огромным. Я понял, насколько она открылась мне и готов был идти навстречу.
— Я думала, что будет Аджани. Думала, что снова увижу их смерти, — тихо сказала она.
Я нахмурился: я тоже был уверен, что перед ней пройдет день, который сделал из девочки танцора меча.
— Что тогда, баска?
— Как я убила ан-кайдина.
Так, значит эти шрамы были глубже. Гораздо глубже, чем я думал.
— Эта песня… — начал я.
— Это было легко, — прервала меня Дел. — Я думала, будет тяжело. Я думала, что это должно быть тяжело… а было легко, Тигр.
Подумав, я кивнул.
— Механика смерти не так сложна, если тебя этому хорошо обучили, а ты занималась серьезно. Так что я думаю…
Голова Дел чуть пошевелилась на моем плече.
— Я не имею в виду механику смерти, я говорю о самой смерти, когда я забрала жизнь ан-кайдина, когда я взяла его в мой меч, — она помолчала. — Когда Бореал стала моей, действительно моей, какой должна быть яватма… Кровожадная яватма…
Я почти не видел ее лица, его скрывала путаница волос, но все, что происходило с Дел, я чувствовал по голосу.
— Баска…
Она снова прервала меня. Она сбросила с нас обоих одеяло и тяжело встала на колени. Быстрый взгляд в мою сторону приказал мне не шевелиться. Я застыл и Дел вытащила меч.
Вырвавшись из ножен, в пещере он зазвучал. Он пел как Кантеада. И в этот момент я понял, что весь мир сделан из музыки: песня жизни, песня смерти, песня грез. Воплощение цикла.
— Певец меча, — сказал я.
Дел дернулась, сжимая рукоять, и повернула голову и мою сторону.
— Певец меча, — повторил я. — Для танца нужна песня.
Делила заулыбалась.
— Вот что ты делаешь, правильно? — продолжил я. — Поешь. Своему мечу. Своим противникам. Своим богам. Чтобы заплатить дань миру, — я медленно кивнул. — Я помню слова старика, того Северянина в Харкихале, который продал нам теплую одежду, — я снова кивнул. — Это было как пожелание хорошо петь.
Дел тяжело вздохнула.
— Танец нельзя танцевать в тишине.
— И ты вызываешь к жизни меч.
— Песня помогает вызывать, — согласилась она, — хотя нужна не только она… нужно знать настоящее имя… Но без песни не обойтись.
— Но тогда песня должна быть особой, как и имя? Личная песня? Такая, чтобы ее не знал никто другой, — я нахмурился. — Но в этом нет смысла, баска. Если кто-то услышит твое пение, песня уже не будет тайной.
Дел отвернулась, по-прежнему сжимая меч и стоя на коленях. Помедлив, она опустилась на ковер и положила яватму на бедра. Одна рука на рукояти, другая на клинке, с бесконечной нежностью касаясь металла.
— Ты создаешь новую, — сказала она, — каждый раз. Ты касаешься себя — того, что ты есть, чем был, чем можешь стать — и делаешь из этого песню. Она часть тебя, как твоя рука на рукояти, но выходит из глубин твоей души,
— за грязью, кровью и спутанными волосами безупречное лицо было серьезным.
— Ты запеваешь самого себя в меч, и меч становится тобой.
— Тогда зачем возиться и поить его кровью? — не унимался я. — Зачем заниматься ерундой и вливать в него жизнь достойного противника? — я нахмурился. — А что случится, если враг не достоин? Что случится, если ты убьешь кого-то до того, как успеешь подготовиться?
— Меч требует крови, — невозмутимо объяснила Дел. — Первая кровь — часть ритуала. Это обряд посвящения, — она нежно коснулась клинка. — Мальчик становится мужчиной, девочка женщиной, меч яватмой. До той поры он не полон.
— Но ты убила не врага. Ты убила друга.
Она только вздрогнула, но через секунду я заметил кровь на ее пальцах. Капли стекали в руны.
— Я убила его по необходимости, — сказала она. — Я убила уважаемого мною ан-кайдина и взяла его в меч.
— Ты не жалеешь, что сделала это?
Ее рука плотнее сжала рукоять. Четко проступили мускулы.
— Временами я ненавижу этот меч. Временами я ненавижу себя.
— Ты жалеешь о том, что сделала?
Дел посмотрела мне в глаза.
— Нет, — сказала она, — не жалею. Это меня и пугает.
На рассвете мы стояли перед кольцом локи: Дел, я, Гаррод и жители Границы. Над нами сгущался туман, скрывающий край каньона. Влага липла к одежде, пропитывала волосы. У меня замерзли даже нос и уши.
Массоу вырвался от матери и побежал к Дел.
