Я знал, что будет дальше, но ничем не мог помочь. Если не прикрыть кожу, она будет защищаться от солнца отдавая воду. Она распухнет, появятся прозрачные пузыри, наполненные жидкостью, пузыри лопнут и так необходимая организму влага стечет по другим пузырям, а потом кожа снова обгорит и так будет продолжаться до тех пор, пока плоть, лишившись жидкости, не съежится на костях. Пока не останется только сухая трескающаяся кожа, обтягивающая хрупкие кости.
Аиды, я даже думать об этом не мог! Но я не мог и предотвратить это.
Мы шли. Остановиться означало бы только усилить жару, боль, снова осознать всю безнадежность нашей ситуации. Движение создавало иллюзию ветерка, хотя на самом деле мир застыл. Я почти мечтал о самуме и был рад, что его нет. Ветер и песок быстро соскребли бы обгоревшую кожу с наших костей.
В первый раз за всю мою жизнь я хотел увидеть снег, самому убедиться, что он холодный, мягкий и мокрый, как говорят люди. Я уже собирался спросить Дел, правда ли это, но промолчал. Зачем обсуждать то, что все равно недоступно? Особенно если без этого ты можешь погибнуть.
Пенджа полна тайн. Даже ее пески — загадка. Ты делаешь шаг по твердой поверхности, потом проваливаешься в мягкий, глубокий песок, который держит, затягивает, заставляя прилагать усилия, чтобы сделать шаг. Бедной Дел было труднее чем мне, она не могла уловить едва заметную разницу между песками. В конце концов я посоветовал ей идти точно по моим следам и она брела за мной как растерянный, потерявшийся щенок.
Когда стемнело, она упала на песок и растянулась, пытаясь впитать нежданную прохладу. В этом заключалась еще одна угроза Пенджи: днем задыхаешься от жары, а ночью, если нечем защититься, приходится трястись от холода. Когда солнце скрывается за горизонтом, человек вздыхает с облегчением: ночь вытягивает зной из воздуха. А потом Пенджа становится такой холодной, что можно замерзнуть.
Ну, холод конечно понятие относительное, но после обжигающего жара дней ночи кажутся просто ледяными.
— Хуже, — пробормотала Дел. — Это гораздо хуже чем я думала. Столько зноя, — она села, вынула из ножен меч и положила его на покрасневшие бедра. Вспомнив холодный укус чужого металла, я едва не потянулся к Северному клинку, чтобы провести им по своей коже.
И я бы сделал это, если бы не воспоминания о немеющих пальцах, о боли, пронзающей плоть. Боли, которую мне не с чем было сравнить. Я не хотел снова почувствовать ее.
Я смотрел как пальцы Дел ласкали металл. Рукоять: прослеживая запутанные узоры. Клинок: нежно касаясь рун, словно они могли принести ей облегчение. Такие странные руны, изрезавшие металл. В полумраке они стали радужными. От их свечения клинок загорелся розовым, мерцающим светом.
— Что это? — спросил я. — Что это на самом деле?
Пальцы Дел ласкали сияющий меч.
— Моя яватма.
— Мне это ни о чем не говорит, баска.
Она не взглянула на меня. Глаза смотрели в черноту пустыни.
— Кровный клинок. Именной клинок. Полный мужества, решимости и умения благородного бойца, и всех сил его души.
— Если он такой могущественный, почему не вытащит нас отсюда? — рявкнул я, чувствуя, что начинаю беспричинно злиться.
— Я просила, — она по-прежнему не смотрела на меня, — но… здесь слишком много жара… слишком много солнца. На Севере и вопросов бы не было, но здесь… Я думаю, он теряет силы, как и я, — она поежилась. — Сейчас прохладно, но это обман. Это просто контраст, не благородный холод.
Даже с обожженной кожей и до крайности уставшая, она оставалась гордой и неприступной. Дел убрала меч в ножны и свернулась на песке, подрагивая от боли. Я тоже не мог наслаждаться прохладой: кожа была обожжена так, что ее жар не могла охладить даже ночь. Получалось, что мы горели и замерзали одновременно.
Я хотел коснуться Дел, прижать ее к себе и хотя бы немного защитить от холода, согреть, но она вскрикнула при первом же прикосновении, и я понял, что ей было слишком больно. Солнце сожгло ее Северную кожу, а моя Южная шкура лишь потемнела.
Всю ночь мы провели рядом, вскрикивая и вздрагивая, просыпаясь и снова забываясь в благословенном облегчении сна, чтобы через несколько минут опять проснуться и начать круг сначала.
К полудню солнце так раскаляет мир, что обжигаешь даже подошвы ног. Приходится идти смешной семенящей походкой, стараясь не ставить ногу на песок надолго. Жар обжигает подошвы и пытаешься наступать на пальцы, но потом и их сводит, и ты подпрыгиваешь на горячем песке. И чем сильнее раскален песок, тем сильнее спазмы, и тогда приходится садиться и сидеть, пока не сможешь снова встать и сделать еще несколько шагов.
Если у человека подошвы огрубевшие, как у меня, нога может дольше оставаться на песке, и не так часто сводит пальцы, а во время остановок можно не садиться. Но для ног Дел — мягких и нежных — каждый шаг пытка, независимо оттого, как быстро переступать на другую ногу. Проходит несколько часов и ты начинаешь спотыкаться, потом падаешь, а потом все, что ты можешь это не кричать, потому что ноги жжет, в легких огонь, а глаза так воспалены, что перестают видеть.
Но крика не будет. Закричать значит потерять жидкость, а это непозволительное удовольствие.
Дел споткнулась. Почти упала. Остановилась.
— Баска…
Совершенно белые волосы обрамляли багровое лицо. На коже уже появились пузыри и из них вытекала сукровица. Дел дрожала от боли и утомления.
— Тигр… — голос был чуть громче, чем дыхание. — Так умирать нельзя…
Я посмотрел вниз, на ее покрасневшие ноги. Даже стоя на месте, она все время переставляла их, войдя в ритм, который сама уже не замечала. Я видел такое и раньше. Некоторые люди, когда солнце ударяет им в голову, теряют координацию движений. Дел еще не дошла до такого состояния, но ей осталось недолго. Совсем чуть-чуть.
Я протянул руку и откинул светлые волосы с лица.
— А ты знаешь, как умирать можно?
Она слабо кивнула.
— В битве. Достойно. Выносив ребенка, который будет лучше тебя, сильнее. Когда сердце и душа ослабели за долгие годы жизни. В круге, подчиняясь ритуалам. Так можно умереть. Но это… — она вытянула дрожащую руку и обвела окружающую нас Пенджу. — Это как свеча. Она горит, пока от нее ничего не останется, она была, а потом ее нет, — Дел задохнулась. — Остается капля воска… только капля…
Я погладил ее волосы.
— Баска, не ругай этот мир. Ты зря тратишь силы.
Она посмотрела на меня со злостью.
— Я не хочу так умирать.
— Дел… нам еще далеко до смерти.
К сожалению слишком близко.
В пустыне без воды губы быстро трескаются и начинают кровоточить. Ты слизываешь соленую жидкость распухшим языком и от этого еще сильнее хочешь пить. Ты проклинаешь солнце, жару, беспомощность и тщетность всех усилий.
И идешь дальше и дальше.
Увидев в пустыне оазис, ты не веришь в него, потому что знаешь, что это мираж, и мечтаешь, чтобы он оказался реальностью. Это почти как пытка остро отточенным мечом — он режет безболезненно, но потом, когда ты удивленно опускаешь глаза, ты видишь, что клинок разрезал твой живот и то, что еще несколько секунд назад было тобой, выпадает на песок.
