– Я сейчас зайду к тебе, хочу отдать твои бумаги по диссертации и какие-то дискеты, наверное, они тебе нужны.
Голос ее звучал приветливо и радостно, как будто ничего ужасного между нами не произошло. Казалось, и мне она намерена сообщить нечто радостное, обнадеживающее. Я слушал ее, а у самого звон стоял в ушах и сердце давало перебои. «Чего я так нервничаю? – одернул я себя. – Ведь все уже определилось и ничего не изменится. Так успокойся наконец!»
…Она вышла из такси, в легкой розовой куртке, в светлых брюках, с распущенными волосами, вся сияющая. Интересно: раньше я почти не обращал внимания, во что она одета, теперь же одного взгляда оказалось достаточно, чтобы охватить ее всю в мельчайших подробностях. Заметил я на ее руке золотой браслет в виде змейки, какого у нее прежде не было. Но постарался не выказывать своей досады.
Мы прошлись по набережной. Я держал полученную папку с материалами под мышкой. По Неве грудами, расщепляя лучи солнца, плыл ладожский лед, по влажному голубому небу тянулись, словно последние тающие зимние пути, длинные полосы облаков. Аня шла со мной рядом, легкая, вольная, и улыбка не сходила с ее губ. А мне уже было ясно, что ничего отрадного для меня она не скажет.
– Ах, какая весна! – вздохнула она глубоко. – И сколько событий… Эта последняя неделя – словно год жизни, а может, и вся жизнь! Ты знаешь, во мне сейчас столько сил!.. Я чувствую себя такой сильной! Понимаешь, за тобой я была как за каменной стеной. С тобой я могла быть слабой. А теперь я чувствую, что сама на многое способна. Я словно проснулась, дремала-дремала и вдруг вспорхнула. Даже люди стали относиться ко мне по-другому. Я навестила всех моих прежних подруг. И все рады мне. Все говорят, что я переменилась, стала интереснее. Все кругом обращают внимание… Я с каждым могу побеседовать, и все меня понимают. Тут один командировочный, взрослый такой мужчина, сказал мне: «Я, – говорит, – не люблю давать советы, но тебе я хочу посоветовать: больше всего в жизни бойся скуки. Скука убивает самое лучшее в человеке». А я сейчас ни секундочки не скучаю!
– Это он тебе посоветовал после того, как вы с ним выбрались из постели? – не удержался я от колкости.
– Слушай, ты ненормальный. У тебя одно на уме – секс и ничего больше.
– Можно подумать, ты со своим… дружком встречаетесь исключительно для интеллектуальных бесед.
– Но ведь кроме этого столько всего! Неужели ты не видишь?
Нет, я не видел. Я вообще ничего не видел. Лишь черноту…
Какое-то время шли молча. Не без злорадства я отметил, что слегка охладил ее восторженность.
– И это все, что ты собиралась мне сказать? – сухо спросил ее.
– А разве этого мало?
Я ничего не ответил, да и говорить в общем-то было не о чем.
Как она сейчас от меня далека! Рядом с ней – переполненной эмоциями, возможно, наивной, возможно, заблуждающейся, обманутой иллюзиями, но горящей жизнью – я чувствовал себя покойником. И весна казалась мне стылой, пустой и не нужной.
– Чудесный день, – проговорил я, как бы проверяя себя. Но слова эти ничего во мне не вызвали, ни малейшего отклика. Мертво в душе, одни остывшие уголья…
«Наверное, я и любить-то больше не способен. Трындел: придется и мне кого-то полюбить… Сплошной блеф. А сам – пустая оболочка. Двадцать шесть лет – и уже старик…»
У Дворцового моста расстались. Она полетела на ту сторону Невы, легкая, в развевающейся на ветру розовой куртке, я остался на этой.
Сколько-то времени я тупо брел по набережной, не видя ничего вокруг. Потом заметил, что у меня папка (с моими бумагами). Равнодушно швырнул ее в Неву, побрел дальше. Впору было самому сигануть вслед за папкой. Но, к сожалению, я неплохо плавал.
«Все в жизни компенсируется», – вспомнил я свои давние слова. Жизнь решила подтвердить их на моем личном примере.
Глава 25. ИНЫЕ ГОСТИ
Помимо пацанов и Раиса к Радику наведывалось немало иных гостей. Другой раз проснешься среди ночи: шум, говор, ругань Бурхана. Выглянешь в окно: в кухоньке свет, дверь ее отворена, полно людей, дым коромыслом. Во дворе – чей-то мотоцикл с коляской или автомобиль у ворот (это уже утром обнаружишь).
Так, почти неделю жили два парня – Иван и Андрей. Один ночевал в кухне на столе-топчане, другой в бане на полкй. Оба мне сразу не понравились. Особенно Андрей – молодой, полненький, с гладкими пухлыми щеками и стрижкой «ежиком». Во всех его движениях сквозила самоуверенность, этакая надменная медлительность: медленно наливает себе чаю, устроившись основательно у печки в своей широкой распахнутой куртке и подвернутых сапогах, столь же медленно потягивает сигаретку на длинном мундштуке. И никогда не смотрит в глаза.
«Кто они такие? – недоумевал я. – И чего торчат тут?»
Но все стало ясно, когда они ввалились однажды во двор, мокрые от дождя, в измазанных глиной сапогах, с лопатой и торчащими из рюкзака перепачканными песком деревянными лотками. Вот оно что! Золотишко моют!
Как-то ночью после затянувшейся пьянки Гайса уснул на сене в телеге, а оба гостя – Иван и Андрей – улеглись дуплетом на его кровати. В комфорте. И тотчас же дико захрапели. Я уже привык к храпу коллег и хозяев и почти не замечал его, а тут прибавилось нечто новое, и это новое раздражало.
В скором времени послышалась какая-то возня, и в бледном свете неба, сочащемся сквозь окна, я разглядел в передней комнате сгорбленную фигуру Бурхана.
– Чё храпите? – послышалось его сердитое ворчание. – Людям спать не даете, – (то есть нам). – Хорош храпеть, ты понял-нет?
Какое-то время длилась пауза, разливался лишь все тот же ритмичный ядреный храп.
– Ишь херачат!.. – то ли с негодованием, то ли с восхищением воскликнул старик. – Храпят, как у себя дома. Как у жены под боком. Понаехали, пьяницы… «Бурхан, Бурхан…» Бурхан вам что, мамка? Кончай, тебе говорят!!!
Неожиданно воцарилась почти полная тишина, и я уж было задремал, как вдруг Бурхан разразился новой странной тирадой:
– На хер мне этот ваш Ельцин! И этот… Салават Юлаев! Главное – будь человеком! Я так говорю? Живи своими мозгами. Понял-нет? Храпишь тут… Чё «Бурхан»? У Бурхана все лады. Бурхан никого не убивал, и золото мне ваше не нужно! Все, больше ничего не скажу!
Это «никого не убивал» заставило меня насторожиться: не причастны ли эти двое к убийству пластовского мужика?
Я знал, что наутро Бурхан, такой грозный ночью, будет лебезить и заискивать перед гостями (в расчете, что его опохмелят):
– Андрюша, ты что-то выпивать начал… Прежде, помнится, не пил.
Или, бросив свой пост на кухне, ускачет на коне в Березовку:
– Мать вашу! Грей тут чай, чашки за всеми мой!.. Понаедут дармоеды!.. вражьи души! Пошли все!..
То же самое хотелось бы выкрикнуть и мне, но сдерживало проклятое воспитание. А может, трусость?… Нет, пора сказать свое слово!
Перед закатом со стороны карьера появились оба – Андрей и Иван. Я только что закончил колоть дрова и теперь неторопливо прохаживался перед домом, словно на вечерней прогулке. Когда старатели поравнялись со мной, я положил руку Андрею на плечо и силой его остановил.
– В чем дело? – вынул тот изо рта мундштук с догоревшей сигаретой.
– Ты долго собираешься тут околачиваться?
– А тебе что за печаль?
– Мне это не нравится.
С минуту мы смотрели друг другу в глаза. Иван тем временем предусмотрительно обошел меня и занял позицию с тыла.
– Я к Радику приехал, – произнес наконец Андрей.
– Тут не один Радик. И здесь не гостиница, где тебя будут кормить и обслуживать. Радик, я уверен, так же считает, но стесняется сказать тебе прямо.
– А ты говоришь? – вплотную подступил тот.
– Да, а я говорю тебе это в глаза. И твоему дружку заодно, – обернулся я к Ивану.
Предполагаю, что они оба видели, как по утрам я колочу врытое в землю бревно. К тому же я старался держаться как можно тверже. И это мне, похоже, удалось. В тот же вечер оба старателя, злобно ворча, завели свой мотоцикл и укатили.
Какое-то время я пытался понять, что же меня так раздражало в этих двоих (особенно в Андрее). Возможно, я испытывал ревность к еще не добытому золоту. Затем, меня и вправду злило их нахлебничество. Но, скорее всего, двигало мной другое. И в этом другом, наверное, кроется причина моей острой неприязни к Андрею, а именно – то, что он… нет, не лицом, не сложением, не речью, а скорее повадками, этой своей самоуверенной медлительностью – вызывал у меня в памяти Армена… того, что украл у меня Аню.
Признаться, я опасался, что Радик не одобрит мое самовольство, обидится, что я выпроводил его гостей. Однако опасения не подтвердились.
– Правильно, – согласился хозяин. – Давно надоели уже. Сами если не понимают… Вон Андреич, когда приезжает, всегда привозит – хлеба свежего, сахару, курева, тушенки. «Что-нибудь еще надо?» – каждый раз спросит.
Глава 26. АНДРЕИЧ
У меня Андреич тоже вызывает душевное расположение. Это невысокий, чуть полноватый, но крепкий мужчина, всегда гладко выбритый, с маленьким носиком и ртом и живыми веселыми глазами. Он приезжает к Радику как к старому знакомому – приезжает на своем «Жигуле», в новеньком камуфляжном костюме, с новеньким ружьецом-двустволкой – якобы поохотиться на уток. Я говорю «якобы», потому что при мне они не застрелили ни одной птицы. Хотя в другие дни, отправляясь на охоту в одиночку, Радик приносит то зайца, то двух-трех уток, то куропатку. Это, а также щедрые подношения Андреича (мешок сахара, десяток блоков сигарет и тому подобное) навели меня на мысль: не через Андреича ли Радик сбывает добытое золотишко?
В первый же день знакомства я почувствовал, что Андреич, при всем своем внешнем благодушии, не так уж прост.
При Андреиче, как я заметил, хозяева почему-то упорно избегают разговоров о золоте. Говорят в основном об охоте.
Вообще, охота составляет, похоже, основное развлечение мужской части населения здешних поселков. В день открытия сезона, например, стрельба стояла такая, как если бы начались военные учения. Одна за другой колоннами шли по дорогам (а то и прямо по целине, по лугам) легковые автомобили, набитые людьми в такой же, как у Андреича, камуфляжной форме. В камышах водоемов можно было заметить крадущиеся с ружьем наперевес фигурки (из-за этого в маршрутах мы старались обходить стороной озера, чтобы не получить ненароком порцию дроби).
