другого против часовой стрелки, как антициклон и циклон.
– Радик, откуда у тебя этот шрам? – спрашиваю я про рубец, белеющий у него ниже уха.
– Да так… было дело, – нехотя отзывается он. – В драке зацепили.
Наверное, то была не просто драка, а борьба за участки в карьерах, предполагаю я.
Мой проводник легко, привычно прыгает с камня на камень, обходит глинистые вязкие ямины дна котлованов. Вид у него праздный, однако глаза профессионально шныряют по сторонам. Там мимоходом поковырял железной скобой в щели скального выступа, тут выгреб из ложбинки глину и бросил на шершавую щеку мраморной глыбы:
– Пусть дождичком размывает. Глина уйдет, а золото все, сколько есть, останется, – поясняет мне.
Проходим мимо ржавой, переломленной посредине трубы. Радик сует в нее голову.
– В таких трубах, бывает, кое-что остается, – слышу его гулкий потусторонний голос. – Особенно на стыках, где манжета наварена или где латка. В щелях, в общем… – добавляет он, высунувшись.
Я тоже заглядываю в какую-то трубу.
– Нет, в этой не будет, – улыбается знаток. – По ней воду подавали. Надо смотреть в трубах пульпопровода, они пошире и стенки толще.
Метров через сто он снова притормаживает.
– Вот тут надо шурф копать, – ковыряет он сапогом песок у края небольшой оплывшей котловины. – Тут как раз головка прибора была. Часть золота уходила – не все брали, торопились. Вообще непонятно, какая штука, – взглядывает он на меня озадаченно. – Работаем… Как только металл попер, так все останавливают – и прибор на новое место. Я так думаю: кто-то себе на потом припас оставлял.
– Похоже, – соглашаюсь я.
Попутно Радик поведал мне о технологии добычи.
Артели на Кочкарской площади работали до 1992 года. Карьеры вскрывались в основном бульдозерами. Золотоносную породу сгребали с ближайшей площади и, навалив гору, толкали уже с этой горы в воронку промприбора или гнали в него же по пульпопроводу. Там она просеивалась через грохота с различной величиной ячеек, затем вместе с водой поступала на колоду, где были положены резиновые коврики, в ячейках которых золото и оседало. А чтобы удержать тонкое пылевидное золото, на коврик лили ртуть. Драгоценный металл растворялся в ней, после чего ртуть выпаривали.
– Много ртути ушло, – покачивает головой Радик. – Тут везде ртуть. В озерах рыба мелкая – не растет из-за ртути. – (Это собственная гипотеза Радика, наукой пока что не подтвержденная). – Золота тоже много ушло. Бывает, колоду забутурит глиной или свинцом забьет, где свинцовая руда попадает – и золото все мимо.
И тем не менее, в последние годы существования артелей в них брали по сто – сто пятьдесят килограммов за сезон. Это не так уж мало. И золото здесь, как уверяет Радик, высшей пробы, червонное. (Я потом специально смотрел в отчетах и убедился, что он прав.)
– Вот тут, – Радик любовно провел ладонью по гладкому волнистому ложу извилистой промоины в светло-сером теле мраморного останцб. – Тут мы с Тагиром за день добыли граммов пятьдесят. Ничего так.
«Пятьдесят граммов!» – мысленно ужаснулся я. Пятьдесят граммов даже на тонну грунта – это ураганное содержание, редко встречающееся даже на богатейших месторождениях (три-пять граммов на тонну в россыпях – уже хорошо). А тут – пятьдесят! Да и не на тонну же.
– Дождь целый день шпарил, – продолжал рассказывать Радик. – Тут ручей образовался, да. Мы прямо в нем разложили коврик и только успевали кидать на него. И еще что хорошо: в дождь тут никто не шляется, можно спокойно заниматься делом.
Я огляделся внимательнее. Мы находились неподалеку от того места, где я добыл первое свое золото…
– Кто-то здесь был до нас, – заметил Радик недовольно, осматривая столбообразные, с волнистой, дырчатой поверхностью громады мраморов. – Кто-то работал, – поддел он носком сапога рваный полиэтиленовый пакет с остатками песка.
Действительно, в борту карьера все было расковыряно, камни выворочены и отброшены в сторону, образуя беспорядочную кучу, а под скальным уступом зияла нора. Радик оглядел ее деловито, поковырял лопатой спрессованные слои глины, песка, гальки и валунов.
– Кто ж тут мог работать? – задал я вопрос, в то время как мой наставник, едва ли не прильнув щекой к шероховатой поверхности камня, внимательно изучал полость. – Кто-нибудь из здешних?
– Нет, приезжают отовсюду. И не боятся, в открытую моют. Хороший грунт, – пробормотал он про себя, растирая в пальцах грубый серый песок. Поскоблил перочинным ножиком рифленую поверхность мраморного массива. Что-то выковырял:
–
– Кто? – присел я на корточки рядом.
– Самородок. Маленький, грамма на полтора. Но должны быть и поболе.
– Возьмем пробу? – развернул я предусмотрительно прихваченный с собой рудный мешок.
Мешок набили под завязку, и я спрятал его наверху, в гуще молодых сосенок.
Радик тем временем, присев на четвереньки, отвалил несколько камней от подножия скального уступа и из неожиданно открывшейся там второй полости извлек какой-то темный странный предмет.
– Неплохо сработано, – покачал он головой, разложив эту конструкцию, точно книгу, отчего она значительно удлинилась, и получилось нечто вроде уменьшенной детской горки с бортиками и множеством поперечных реек. – Таким много можно перемыть.
Между тем солнце поднялось выше и проникло в глубь каменного лабиринта, отчего впадины и норы в телах мраморов проявились резче.
Радик подвел меня к одиночному мраморному останцу, в котором на уровне человеческого роста зияла, словно дупло, овальная (точнее даже, сердцевидная) дыра. Подтянувшись и заглянув туда, я увидел, что нора уходит вертикально вниз и там расширяется.
– Вот где полно золота, – усмехнулся Радик. – Тут как раз неподалеку стоял монитор, и все сюда набивало.
Заинтригованный, я подкатил к подножию камень, встал на него и попробовал протиснуться в этот Сезам с его потенциальными богатствами. Но не тут-то было: не проходили плечи.
– Может, Тагир пролез бы, – обернулся я к Радику.
– Нет, Тагир уже пробовал. Пробовали мы с Тагиркой, да…
Но я никак не мог успокоиться и принялся крушить края дыры молотком, расширяя проход. Забросил туда пустой рудный мешок. Затем, весь вывернувшись, словно циркач, словно змея, повторяя своим телом изгибы стенок, насколько мог, протиснулся внутрь, точно в темный кувшин, и там, орудуя вслепую одной предельно вытянутой рукой (вторая была крепко зажата), обдирая кожу, с муками, тяжело дыша, нагреб в мешок примерно с полведра какой-то крошки.
Когда же я, взмокший от напряжения, весь в белой известковой муке, выбрался на свет божий, напарник, взглянув на добытое с таким трудом крошево, сочувственно вздохнул:
– Пусто будет.
Да я и сам знал, что в такой рыхлятине золото не задерживается, оно все под ней, внизу, у твердого дна этого колодца (у плотикб), куда добраться мне не хватало длины руки.
И все же я не удержался – промыл одну порцию материала и убедился в абсолютной правоте своего гида.
Перед тем как пуститься в обратный путь, Радик взвалил на плечо найденный самодельный промывочный агрегат. Я еще подумал: не слишком ли он рискует, забирая чужое? Ведь законы тут, как я понял, жестокие. Однако ему виднее.
Глава 29. КРУЖКА-КЛАД
Когда уже выбрались из провала карьера и шагали по старой грунтовой дороге, мне пришла в голову мысль, что при такой долгой в этом районе истории золотодобычи есть шанс найти не только природное золото, но и устроенные древними старателями (а может, и нынешними) тайники – нечто вроде кладов.
Я поделился своими соображениями с Радиком. И он после некоторых колебаний поведал мне впечатляющую историю.
Один его знакомый (он не назвал, кто именно) после того, как девять лет назад распустили последнюю артель, начал добывать золото самостоятельно. Благо, места и свое дело он знал превосходно. В течение нескольких лет трудяга мыл желтый металл и наполнил им доверху железную трехсотграммовую кружку, не считая того, что тратил на жизнь.
(Я прикинул в уме: при удельном весе золота 16–19 граммов на сантиметр кубический, а рыхлого, допустим, в два раза меньше – такая кружка будет весить более двух с половиной килограммов! А скорее, и все три, учитывая высокую пробность металла и множество самородков.)
Кружку он обернул полиэтиленом, обмотал скотчем и спрятал возле старого дореволюционного карьера за рекой, среди песчаных холмов (о чем позднее якобы рассказал Радику). А когда через несколько месяцев он явился за ней, на том месте бульдозеры утюжили отвалы. Это называется – рекультивация земель. Сейчас там ровное поле, и тянутся шеренги молоденьких сосенок. После дождей там нарастает много маслят…
Уже подходили к дому, когда я рискнул спросить:
– Радик, а того старателя случайно не Стефаном звали?
Мой спутник как-то мрачно на меня посмотрел и ничего не сказал, хотя ответ, как мне показалось, отразился в его глазах.
Когда вечером после чая Радик вышел за ворота покурить, я последовал за ним. В сумерках щетинистое лицо башкира казалось совсем черным, лишь время от времени его слабо освещал пульсирующий огонек сигареты.
– Ты верно догадался, да, – проговорил он, не поворачивая ко мне головы. – Про Стефана я говорил. Того, что в разрезе утонул. Справный был старатель, поболе меня золотишка намывал, ага. Где-то он доброе местечко нащупал. Три сезона мыл. Хорошо взял! Кое-что успел загнать, а большую часть спрятал. Полную кружку, говорит, самородков и песка. Около трех килограммов… А где спрятал – точно неизвестно. Сказал только, что в старом карьере за рекой, в отвалах, недалеко от осиновой рощи. Отвалов там было – ого сколько! Потом их сровняли, я тебе уже говорил. Так что ищи-свищи. Сгинуло золотишко вместе со Стефаном. Может, и сам он пропал через то золото, – прибавил Радик задумчиво.
Воображение живо нарисовало мне кружку, полную сияющего драгоценного песка и горошин. Я многое бы отдал, чтобы хоть подержать такую в руках, ощутить ее полновесную тяжесть. Да, многое бы отдал, но никак не жизнь… Так неужели из-за этой кружки золота отняли жизнь у пластовского старателя- одиночки? И кто это сделал?
