цепочкой выстроились зерна солнечного металла…
– Кто такой? – внезапно прозвучало у меня за спиной.
Я вздрогнул и быстрым движением затопил лоток.
Сзади стояли два парня. Одного из них, одетого, несмотря на теплый день, в черную куртку из искусственной кожи, я без труда узнал. Это был Андрей, которого не так давно я заставил покинуть дом Радика. Второй, в грязной майке и мотоциклетных очках на лбу, дотемна загорелый и какой-то взъерошенный, был мне незнаком.
Андрей, нервно кривя рот то в одну, то в другую сторону, видимо, покусывая изнутри щеку, поигрывал короткой саперной лопаткой. Его напарник держал в руках мой молоток, сметку и ложку, оставленные мной у трещины. Все это парень поочередно побросал в озеро. Так что у меня оставалась лишь скоба, которую я захватил с собой, чтобы счищать ею с ботинок налипшую глину. И сейчас я медленно выпрямился, сжимая эту скобу в кулаке.
– Где наша проходушка? – проговорил Андрей. (Пришедшие теперь обеспокоенно поглядывали на скобу у меня в руке.)
– Какая еще проходушка? – отозвался я, уже начиная догадываться, что речь идет о портативном промывочном агрегате, который забрал Радик.
– Будто не знаешь, – напарник Андрея кивнул на рифленые отпечатки моих ботинок на вязкой светло-серой глине. – Там точно такие следы.
– Не брал я никакой проходушки, – негромко, но твердо проговорил я.
Те еще немного постояли, злобно глядя на меня.
– Тут наше место, запомни. Если еще раз тебя тут застукаем… – Андрей выразительно потряс лопаткой.
Они выбрались по корявым известняковым уступам наверх.
– Я не забыл, как ты меня прогнал, – обернулся Андрей, прежде чем скрыться из виду.
Через минуту послышалось фырканье заводимого мотора.
Вот, значит, до чего увлекся, подумал я, не услышал даже, как подъехал мотоцикл…
Я извлек из-под воды лоток. На его дне сиротливо маячили всего две или три желтых крупицы. Придется начинать все заново.
…Я брел, глубоко увязая в глине, сгорбившись, поскольку плечи мои отягощал груз – целый рюкзак грунта из той самой промоины. Это был заведомо богатый материал. «Хороший грунт, – сказал бы Радик. – В нем должно быть». А еще в кармашке рюкзака таился маленький хлопчатобумажный мешочек, в уголке которого можно было нащупать нечто, напоминающее зерна крупы.
Я сбросил поклажу на краю березовой рощи, частично съеденной карьером. Внизу, под обрывом, рябило озерцо. Здесь, в безопасном месте, я и промою добытый грунт. Но пока что я развел костер, повесил над ним алюминиевый котелок со ртутной (как уверяет Радик) озерной водицей. Первым делом надо было бы переписать с клочков бумаги в пикетажку второпях набросанные маршрутные наблюдения. Но вместо этого я залюбовался позолоченными осенью Березовскими сопками напротив, белесыми выкошенными луговинами в их подножии, пустынным озерцом внизу и полощущимися в голубизне неба надо мной ветвями берез.
Вместо пикетажки я извлек из полевой сумки свой истрепанный блокнот и записал: «Впечатление, будто осень, уходя, оставляет на ветках лоскутки своих ярких платьев…»
Перечитав, подумал: я, как уродливая барышня – пытаюсь прикрыть, разукрасить такими вот красивостями свое духовное пепелище. Вырвал и швырнул лист с последней записью в костер.
Глава 33. ТЕПЕРЬ НАВСЕГДА
…И я отправился в ставшее мне отвратительным общежитие. Я был взвинчен. По дороге я мысленно репетировал предстоящую встречу в ее худшем варианте. Воображение настолько живо рисовало мне вероятную сцену, что пассажиры в трамвае сторонились меня, пугаясь, очевидно, моего зверского лица.
Мне представлялось, как я шагаю по длинному неровно освещенному коридору и слышу долбящую и сверлящую слух музыку. По мере приближения к комнате Армена шум усиливается. Я толкаю дверь. Или как в фильмах-боевиках – вышибаю ее ногой. Грохочущие звуки вырываются на свободу. Посреди комнаты в сизой мгле табачного дыма вихляются несколько пар, все полуголые. Это оргия. В одном из танцующих я узнаю Армена. Он конвульсивно двигает чреслами перед девицей, стоящей перед ним на коленях и задравшей на себе платье. Другой вариант: на коленях стоит он, а она вертит задницей перед его физиономией.
За толкущимися, ломающимися фигурами я не сразу замечаю Аню. Она сидит на кровати… Нет, даже не так: на кровати сидит какой-то незнакомый мне тип, а Анна расположилась у него на коленях, обнаженная по пояс. Ее светлые волосы распущены, губы ярко накрашены, на плече татуировка. (Откуда-то из памяти всплыл плакат, на котором худосочная, но грудастая красотка занимается сексом с чудовищным лоснящимся омерзительным драконом, обвившим ее изящное тело своим буро-зеленым слизким хвостом.)
Аня волнообразно покачивает плечами, что-то говорит, широко открывая рот, улыбается и закатывает глаза.
Или же: она лежит на кровати под каким-то чуваком. Они бесстыдно спариваются.
С минуту я стою у порога, не в силах сдвинуться с места. Наконец, превозмогая нервную дрожь и дурноту, пробиваюсь через скопище танцующих и, остановившись в шаге от Ани, ловлю ее руку.
– А-а, это ты… – все с той же развратной улыбкой поворачивается она ко мне и смеется: – Весело у нас, правда? Хочешь с нами веселиться? – (глаза ее пустые, почти не узнаваемые).
– Аня, пойдем отсюда. Одевайся! – решительно дергаю я ее за руку.
А еще лучше – не говоря ни слова, сдернуть ее с коленей того ублюдка (или выдернуть из-под него), подхватить на руки и унести. Голую? А хоть и голую!
Скорей всего, она будет сопротивляться:
– Ты кто такой?! Я тебя не знаю! Отвяжись от меня, ненормальный!
Вероятно, ее попытаются отбить дружки Армена.
– Ты что, не понял? Оставь ее и вали отсюда! – подступят ко мне двое или трое парней.
Завяжется драка. Последуют взаимные удары. Аню уроним на пол. Я опрокину стол, со звоном посыплется какая-то посуда, бутылки. Грохот музыки, крики, ругань…
Меня поволокут к двери.
– Аня! – буду кричать я. – Аня, я люблю тебя! Аня, очнись. Беги! Прошу тебя!.. Беги от этих подонков!
И в грохоте музыки мне покажется, будто она рыдает, но, обернувшись, я увижу ее смеющееся лицо.
– Какая Аня?! – донесется до меня. – Нет больше Ани. Я другая, я распутная женщина! И я тебя ненавижу! Слышишь?! Ненавижу!!! Проваливай!
Но я так просто не сдамся. Я буду биться за нее со всеми и с нею самой. Я выломаю им дверь, меня будут вышвыривать, а я – снова буду врываться к ним, крушить все – аппаратуру, мебель. Я заставлю их уступить. Я заберу ее! Пусть меня хоть искалечат, пусть она искусает и исцарапает меня, но я ее заберу!!!
…И вот теперь я шагал по тому самому коридору, встречая знакомые лица, но даже не отвечая на приветствия.
Из комнаты Армена и впрямь доносилась музыка, и довольно громкая, хотя более мелодичная, чем в моих видениях. Я не стал вышибать дверь, но несколько раз громко стукнул (для начала). Никто не отозвался. Я приотворил дверь, шагнул, угодил лицом в «соломку». Раздвинув подвижные разноцветные фаланги, я сразу увидел их. Их было только двое – он и она.
Армен двигался по комнате в ритме музыки, а Аня находилась у него на руках. И у нее… лучше бы я не видел этого никогда, это оказалось гораздо убийственнее, чем мои мрачные фантазии… – у нее в глазах было такое сияние, такой восторг, что я попятился растерянно, медленно прикрыл дверь и медленно поплелся прочь…
Говорят, человечество прощается со своим прошлым смеясь. Я прощаюсь со своим прошлым если не плача, то уж, по крайней мере, далеко не с легким сердцем.
Глава 34. БРАТКИ
Вечером нас навестили братки.
Сперва послышался шум подъехавшей автомашины, громыхнули ворота. Кто-то, стуча башмаками, поднялся по ступеням в дом. Через минуту оттуда прозвучало:
– Радика нет, Бурхана нет. Какие-то мужики спят. Гости приехали – никого не е…т. Приехали и приехали – и в рот компот!
Затем в кухню, где находились лишь я и Бурхан (наши час назад отправились на покой, Радик не вернулся с охоты, а Гайса несколько дней назад отчалил наконец домой), ввалились пять человек.
– Где Радик? – по-свойски уселся на лавку самый крепкий из них, обритый, большеголовый, с маленькими узкими глазками и сморщенным, как будто выражающим недовольство лбом. (Мне вспомнились помидоры или тыквы с человеческими чертами из мультфильмов или телерекламы.)
– Закуска найдется? – со стуком поставил он на стол-топчан две бутылки водки.
Другие также без церемоний рассаживались, откупоривали бутылки, ополаскивали из чайника стаканы. Большинство – коротко или наголо остриженные, мордастые, в спортивных трико. Один, лысый абсолютно (его так и называли – Лысый), с наиболее корявой мясисто-красной физиономией, был в шортах и грязной майке.
Бурхан, не иначе как в предвкушении выпивки, кинулся к здоровяку с объятиями:
– Бы-ли-и-ин! Мара-а-ат! Полгода тебя не видел. Сейчас все сделаю… Яичек свежих… – засуетился он, грохнул на плиту сковороду.
– Мы торопимся, – пробурчал один из пришельцев.
– Пусть делает. Давай, Бурхан, похлопочи, – одобрил хозяйское рвение Марат. – Чай есть? – спросил он.
– Конечно! Марат! Горяченький! Запаренный! – вскричал радостно старик.
– Ты не понял, – поморщился тот. – Заварка есть?
Получив от Бурхана пачку, он сыпанул в горсть, а затем отправил в рот черную рассыпчатую горку заварки, разжевал старательно и запил водой, пояснив с
