– Последнюю живность выбивают, – сокрушается Радик, печально кивая головой. – Что обидно: много птицы пропадает впустую. Собьют утку и не находят в камышах. Собаку мало кто держит. Больше половины пропадает точно.
– А сам? – усмехается Андреич. – За своих сбитых не обидно?
– Обидно, верно, – соглашается Радик. – Есть такое дело.
Действительно, он сам не раз возвращался с охоты, уже по темну, весь в колючках, в камышовом пухе, мокрый, угрюмый.
– Двух сбил, – неохотно отвечал на наши расспросы, – чирка и кряковую. Все облазил, не нашел…
Как-то он принес кулика (видимо, чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками). Смотрю я на того: лежит на столе во дворе махонькая птаха – тоненький длинный клюв, тоненькие черные, какие-то жалкие, сложенные вместе лапки, закрытое серое веко, кровавое пятнышко на грудке… И мы, семь-восемь здоровенных мужиков, будем его поедать…
– Раньше дичи-то было-о-о! – вспоминает Бурхан, замерев у печи с половником. – Тетерева летали – у-у-у! – выставив вперед небритый подбородок, он закатывает глаза к густо облепленному мухами потолку. – Неба не видно – такие стаи! Токовать начнут – гул стоит. А теперь… – он скривил, сморщил лицо, – охотников больше. Копчики эти развелись, лисы – молодняк губят, съедают подчистую. Раньше пацаны каждую весну, бывало, идут в лес – гнезда ворон этих, сорок разоряют. Ястребов этих – копчиков – мало было… Да-а-а, не стало дичи. Леса свели карьерами. Всем золото надо. А что оно, золото это? Его не съешь!..
– Значит, Радик, подъем завтра в шесть, – как бы невзначай прерывает разошедшегося старика Андреич.
Обратив внимание на странную особенность гостя – избегать разговоров о золоте, я стал осторожно приглядываться к этому улыбчивому добродушному здоровячку. Я заметил, например, что Радик и Андреич понимают друг друга без слов. Стоит Андреичу повести глазами в сторону двери и выйти, как Радик, выждав минуту, выходит следом за ним. Не ускользнуло от моего внимания и то, что Радик как будто веселеет, расслабляется, становится разговорчивее после отъезда радушного гостя.
Бурхан – тот вообще отзывается об Андреиче шепотом:
– Сердитый сегодня. Радик ему что ли чем не угодил? – (Хотя гость весь день казался веселым).
Направляясь однажды в маршрут, я заметил белые «Жигули» Андреича среди домов соседнего хутора, где часто останавливается Раис. Это мне также показалось подозрительным.
Постепенно я пришел к заключению, что Андреич – фигура темная, загадочная, а возможно, и опасная.
Впрочем, лично мне опасаться нечего. Самое дорогое у меня уже отобрали…
Глава 27. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
После свидания на набережной мы с Аней встретились еще раз (договорились, что она отдаст мне некоторые общие фотографии). К тому времени я снял недорого обшарпанную комнатенку на Васильевском.
Мы сидели вдвоем в кафе, пили «Мартини» с лимоном (вкусы у нее тоже изменились).
– Из общежития меня выселили, – сообщила Аня как будто даже радостно, – я ведь не аспирант. Комендантша забрала сначала холодильник и всю мебель, а потом и ключи от комнаты. Из института меня тоже хотят отчислить, но я так просто не сдамся. Я теперь сильная. Меня ничто сейчас не испугает.
«Все рушится, – уныло думал я. – С какими усилиями я добивался этой комнаты, приличной мебели!.. Так и хочется сказать: „все, что нажито непосильным трудом…“».
Глаза ее все так же сияли, но улавливалась в них какая-то усталость (или мне всего лишь хотелось, чтобы так было?). И тогда, сломив свою гордыню, я предложил осипшим голосом:
– Хочешь, я заберу тебя у него?
Она хмыкнула, покачала головой и ответила как-то непонятно:
– Если ты это сделаешь, то сам потом будешь жалеть.
– Почему?!
– Потому что я уже не та.
– Мне ты кажешься еще привлекательнее.
Она улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет, закурила.
Я поморщился, но смолчал.
– Скажу честно: мне иногда так тебя хочется!.. – признался я. – Вспоминаю наши ночи и едва не схожу с ума.
– Я тоже иногда их вспоминаю, и мне они представляются не жизнью, а каким-то сном – хорошим или плохим, но сном. И не смотри на меня так! Все у меня хорошо. Я столько всего испытала! Как будто прожила за эти дни несколько жизней. И за это я благодарна ему…
Я стиснул челюсти и долго сидел молча. Она курила, и это все сильнее раздражало меня.
– Знаешь, – проговорила она негромко, – даже если он бросит меня, я не пропаду. Теперь уже не пропаду!
– Что ж, отрадно. Ты действительно заметно повзрослела.
– Я должна тебе сказать: ты много мне дал, Федя. Без тебя я не смогла бы стать теперешней.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – иронично продекламировал я.
– Нет, ты не несчастье, и ты навсегда останешься для меня близким человеком.
И тут мой эгоизм и тоска окончательно взяли верх:
– Сомневаюсь, – проговорил я едко. – Наши пути разошлись. У тебя теперь своя жизнь, а у меня своя. У меня тоже что-нибудь обязательно произойдет, встречу кого-нибудь… – я осекся, почувствовав, что повторяюсь.
– …полюбишь, – договорила она за меня. – Да, все правильно, скорее всего, так и будет. Значит, так и должно быть. Я желаю тебе поскорее кого-нибудь встретить.
Мне вдруг захотелось размахнуться и залепить ей пощечину. Или вывернуть пальцы – те, что держали сигарету. И чтобы сдержаться, я, сопя, отвернулся к окну.
– Давай прощаться, – она потянулась рукой к моей щеке.
Я как бы попытался уклониться и как бы не успел.
– Что это у тебя? – придержал я ее руку, заметив на локтевом сгибе лиловое пятнышко с синеватой оторочкой. – Ты что… колешься?! – мой голос подпрыгнул. Я испугался и в то же время, как это ни подло, испытал нечто похожее на радость. Ведь тогда все становится объяснимым – ее окрылённость, эйфория. Все это не от любви к другому, а от наркотического угара. А я и уши развесил: «новая жизнь, свобода»… Ее спасать нужно!
Аня взглянула на меня с сожалением:
– Слушай, ты совсем потерял голову. Не хотелось бы тебе говорить, но раз уж ты так за меня переживаешь, скажу: я сдавала кровь, чтобы на эти деньги купить ему к дню рождения подарок.
– У тебя нет денег?
– Дело не в деньгах вовсе, просто мне так захотелось.
– Аня, да он никогда в жизни этого не оценит! Тем более что ему твои подарки…
– А мне и не надо, чтобы кто-то оценивал. Я сделала это для себя. Это же так символично – заплатить своей кровью за подарок.
– Ты тоже потеряла голову, это точно. При твоей комплекции тебе вообще нельзя сдавать кровь. Это глупость, блажь!
– Мне тебя жаль, – она резко встала из-за столика и не оборачиваясь направилась к выходу.
Я догнал ее на улице, схватил за руку:
– Постой. Последний вопрос. Танюша мне говорила, что у тебя сейчас не один Армен. Ты что, полюбила распутство?
– Слушай, не надо меня воспитывать, – она посмотрела на меня с презрительной гримасой. – Прошу тебя. Ты два года меня воспитывал, я сыта этим по горло. Теперь я сама отвечаю за себя. И не надо на меня так дико смотреть. Ты всегда говорил о свободе, убеждал. Теперь я сама хочу ее – свободу. И много личного счастья.
– «Действия, совершенные в интересах личного счастья, далеки от нравственности», Кант, – холодно процитировал я (всего месяц назад я сдавал кандминимум по философии).
– С каких это пор ты стал таким высоконравственным?
– С тех пор, как мы поменялись ролями.
– Желаю тебе большой любви, – она тормознула легковушку, махнула мне небрежно и укатила – в новую вольную жизнь, в свободную любовь, в беспредельную свободу, о которой я сам всегда мечтал, которую воспевал, но которой оказался чужд.
Слишком много выпало за последние дни на мою долю потрясений, но эта встреча отняла у меня остатки душевных сил.
Выходит, Татьяна права: то, что Аня бросила меня – полбеды, беда в том, что я, возможно, и вправду сломал ей жизнь. Мои двухлетние проповеди дали всходы… Что теперь можно исправить? Ничего… Я не волен что-либо изменить. Это как если бы я долго раскачивал тяжелую вагонетку, и наконец она сдвинулась и покатила под уклон. Сперва медленно, так что ее еще можно притормозить, сунуть что-нибудь под колесо, но затем все быстрее и быстрее, и вот уже разогналась так, что ее не остановить, даже если самому броситься под колеса.
У меня нет доступа к ее душе – той душе, которую раньше она легко отдавала мне – «Возьми!», – а я отмахивался.
Глава 28. СТАЛКЕР
Повезло: Радик наконец-то взял меня с собой. Я не напрашивался, даже не намекал об этом своем желании, но оно, видимо, прочитывалось в моих глазах, когда речь заходила о карьерах.
И вот мы в карьере вдвоем. Радик шагает впереди, в потертом своем рабочем костюме, коротких сапогах. Я вижу его стриженый, похожий на мальчишеский, затылок. Любопытно, что у них с Тагиром затылки почти одинаковые: черная жесткая щетина образует спираль; у одного она закручивается по часовой, а у
