имеем часов и не вели счет. Не обременяли себя понапрасну. Мы встречали каждый приходящий день и проживали его сполна. Мы живем не днями, а временами года. А времена года мы не считали.
– Где-то, – сказал Джейсон, – мы могли потерять день или два, или день-другой добавить – не могу сказать точно. Но счет мы вели. Прошло пять тысяч лет. Физически я в том же возрасте, как был мой дед, когда он впервые начал вести записи. После этого он прожил почти три тысячи лет.
Если я последую той же схеме, то проживу полных восемь тысяч. Конечно, это кажется невозможным. И как будто даже несколько неприлично человеку прожить на свете восемь тысяч лет.
– Однажды, – сказал Красное Облако, – мы, может быть, узнаем, отчего это все – куда исчезли Люди и почему мы так долго живем.
– Возможно, хотя я и не надеюсь. Я вот о чем подумал, Гораций…
– Да?
– Я мог бы собрать партию роботов и послать их, чтобы они расчистили для вас поля. Они слоняются туг без особого дела. Я, правда, знаю, как вы относитесь к роботам…
– Нет. Большое спасибо. Мы примем кукурузу и муку, и все остальное, но мы не можем согласиться на помощь роботов.
– Что, в сущности, вы против них имеете? Вы им не доверяете? Они не будут там болтаться. Не будут вам докучать. Они просто расчистят поля, а потом уйдут.
– Рядом с ними мы чувствуем себя неловко, – сказал Красное Облако. Они не вписываются в наш уклад. Напоминают, что с нами случилось, когда пришли белые люди. Когда мы порвали с прошлым, то порвали полностью.
Сохранили всего несколько вещей. Простые металлические инструменты, плуг, большую хозяйственную предусмотрительность – мы больше не живем, сегодня пируя, а завтра голодая, как часто бывало до появления белого человека. Мы вернулись к прежней жизни в лесах, к прежней жизни в прериях. Мы стали жить, полагаясь только на самих себя; нам надо так и продолжать.
– Кажется, я понимаю.
– Я также не уверен, что мы роботам доверяли, – продолжал Красное Облако. – Не до конца. Может быть, те, что у вас здесь работают на полях они, может, и ничего. Однако я делаю оговорки насчет некоторых из диких. Я говорил тебе, не так ли, что их много собралось выше по течению реки, на месте какого-то старого города…
– Да, я помню. Миннеаполис. Вы их видели много-много лет назад. Они что-то строили.
– Они все так же строят, – сказал Красное Облако. – Мы остановились, когда спускались по реке, и поглядели – издалека. Их больше, чем когда-либо, и они по-прежнему строят. Одно огромное здание, хотя на здание оно не похоже. Роботы не стали бы строить дом, верно?
– Не думаю. Во всяком случае, для себя. Непогода не имеет для них никакого значения – они сделаны из какого-то сверхпрочного сплава. Он не ржавеет, не изнашивается, выдерживает практически все. Непогоду, холод, жару, дождь… им все это нипочем.
– Мы там не задерживались, – продолжал Красное Облако. – И держались подальше. Смотрели в бинокль, но все равно увидели немного. Пожалуй, мы были напуганы, чувствовали себя неуютно. И убрались оттуда, как только посмотрели. Вряд ли там есть какая-то реальная опасность, однако мы не стали рисковать.
Глава 4
Вечерняя Звезда шла сквозь это осеннее утро и разговаривала с друзьями, которых встречала по пути. Будь осторожен, кролик, когда щиплешь клевер: рыжая лисица вырыла себе нору прямо за холмом. А ты что стрекочешь, пушистый хвостик, и топаешь на меня лапкой: мимо проходит твой друг. Ты обобрала все орехи с тех трех больших деревьев возле ущелья прежде, чем я успела до них добраться и запасти сама. Ты должна радоваться, поскольку ты самая счастливая из белок. У тебя есть глубокое дупло в старом дубе, и тебе будет там уютно и тепло, когда придет зима, и у тебя везде припрятана еда. Цыпка моя, тебе сейчас не время и не место; почему ты уже здесь, на чертополохе? Тебе еще рано прилетать. Ты прилетаешь к нам, лишь когда в воздухе закружатся снежные хлопья. Ты опередила своих собратьев; тебе будет одиноко, пока они не прилетят следом. Или же ты, как и я, радуешься последним золотым дням перед тем, как придут холода?
Она шла сквозь утреннее солнце, и вокруг нее золотилось и пламенело разноцветное великолепие редколесья. Она видела металлически блестевший золотарник, небесно-голубые астры. Она ступала по траве, когда-то сочной и зеленой, а теперь побуревшей и скользкой. Она опустилась на колени и провела рукой по зелено-алому ковру лишайника, пятнами покрывшего старый, серый валун, и внутри у нее все пело, ибо она была частью всего этого да, даже частью лишайника, даже частью валуна.
Она взобралась на вершину гряды, и теперь внизу лежал более густой лес, покрывавший холмы по берегам реки. Здесь начиналось ущелье, и она стала спускаться по нему вниз. В одном месте из земли бил родничок, и девушка шла по ущелью, а где-то рядом, прячась в камнях, бежал и пел ручеек. Ей вспомнился тот, другой, день. Тогда было лето, холмы покрывала зеленая пена листвы, и на деревьях пели птицы. Она крепко прижала к груди амулет, который несла, и вновь услышала слова, что сказало ей дерево. Все это, конечно, очень нехорошо, поскольку женщина не должна заключать соглашение с предметом столь могучим и величественным, как дерево. Береза, на худой конец, или тополь, или какое-нибудь другое, поменьше, более женственное дерево – это, хоть и с неудовольствием, окружающие могли бы еще понять. Но с ней говорил старый белый дуб – дерево охотника.
Он стоял впереди, старый, в наростах, сучковатый, могучий, но, несмотря на всю свою толщину и мощь, казался припавшим к земле, словно готовый к бою. Листья его побурели и начали сохнуть, однако не успели впасть. Дуб все еще кутался в свой воинственный плащ, хотя некоторые деревья вокруг уже стояли совсем обнаженные.
Она спустилась к нему по склону и, подойдя, нашла в могучем стволе дупло, древесина вокруг которого гнила и отслаивалась. Привстав на цыпочки, она увидела, что в тайнике по-прежнему находится амулет, положенный туда много лет назад – маленькая куколка из стержня кукурузного початка, одетая в лоскутки шерстяной материи. Амулет попортился и потемнел от дождя, просачивавшегося в дупло, однако сохранил свою форму; все еще был здесь.
Так же стоя на цыпочках, девушка положила в дупло новое приношение, аккуратно поместив его рядом с первым. Затем отошла.
– Дедушка Дуб, – сказала она, уважительно опустив глаза, – я уходила, но не забывала о тебе. И долгой ночью, и ярким днем я тебя помнила. Теперь я вернулась, чтобы сказать, что могу снова уйти, хотя и иным образом. Но я никогда не покину этот мир полностью, потому что слишком сильно люблю его.
И я всегда буду тянуться к тебе, зная, что ты будешь знать, когда я протяну к тебе руки, и я буду знать, что на этой земле есть некто, кому я могу довериться и на кого могу положиться. Я тебе искренне благодарна, Дедушка Дуб, за ту силу, что ты мне даешь, и за твое понимание.
Она замолчала и подождала ответа, но его не последовало. Дерево не заговорило с ней, как в тот первый раз.
– Я не знаю, куда отправлюсь, – продолжала она, – или когда, или даже отправлюсь ли вообще, но я пришла сказать тебе об этом. Чтобы разделить с тобой чувство, которое не могу разделить ни с кем другим.
Она опять подождала, чтобы дерево ответило, и не услышала слов, но ей показалось, что могучий дуб встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и появилось чувство, будто огромные руки поднялись и простерлись над ее головой, и нечто – благословение? – снизошло на нее с ветвей дерева.
Она медленно, шаг за шагом, попятилась, не подымая от земли глаз, затем повернулась и бросилась бежать прочь, вверх по склону холма, исполненная чувства того неизвестного, что изошло от дерева и коснулось ее.
Она споткнулась о корень, петлей торчавший из земли, упала руками на огромный ствол поваленного дерева и уселась на него. Взглянув назад, старого дуба она уже не увидела: между ними
