— Ты глуп, как щенок. Если не заговоришь, я исполню на твоих костях большой концерт, впечатлениями о котором ты со мной обязательно поделишься. Он тебе так понравится, что перед отбытием в ад ты попросишь меня записать тебе ноты.
Я подхожу к нему и забираю из-под мышки его пушку. Она блестит от крови. Мне становится страшно, что он хлопнется в обморок.
— Не упрямься, а то я тебя разрисую до неузнаваемости!
Я не люблю пытать раненых, но в опасности жизнь девушки… Так что, преодолев отвращение, я приставляю дуло “люгера” к большому пальцу его раненой руки.
— Если не ответишь через десять секунд, я отшибу тебе кусок твоей коряги.
Я вижу, что парень бледен, как раковина, но между его скобками появляется недобрая улыбка.
Я стреляю. Он вздрагивает и издает хриплый крик. Его палец исчез, а на его месте появилось отвратительное кровавое месиво.
— Когда начинаешь такую игру, — тихо говорю я “бобрику”, — неизвестно, где она может закончиться Понимаешь? Люди по жестокости превосходят животных. Не заставляй меня разорвать тебя на кусочки! Тебе этого так хочется? Ты когда-нибудь слышал о китайских палачах? Эти ребята умеют работать. Я видел одного за делом: он разрезал мужика на сто частей, а пациент продолжал жить в бочке соли.
Он смотрит на меня, и в его глазах, несмотря на боль, я с удивлением вижу иронию.
— Болтун! — шепчет он.
Полный финиш! Это мне урок — нельзя сентиментальничать с такой падлой! Иду на кухню, где нахожу — наконец-то хоть что-то нашел! — то, что искал: соль. История о китайском палаче дала мне идею.
— Отличное средство для зарубцовывания ран! — заявляю я и сыплю сольцу на кровавую кашу. Он издает жуткий вопль. — Нравится, малыш?
Вторую горсть я сыплю в рану на руке. Он извивается, как семейство змей, засунутых в наволочку.
— Где Жизель?
Если не ответит, я вырежу ему на брюхе свое имя.
Меня осеняет еще одна идея. Я возвращаюсь на кухню за тазиком воды.
— Если смыть соль с ран, тебе будет не так больно…
— Да! Да! — стонет он. — Воды!
— Где девушка?
— В Везине.
Я не спешу с водными процедурами из боязни, что он прекратит признания.
— Адрес?
— Авеню де ля Гар, дом 11 …
— Что вы с ней сделали?
— Ничего! Воды!..
С ума сойти, на что человек готов ради воды.
Я протягиваю ему тазик, но делаю вид, что в последний момент спохватился, и ставлю его далеко от него.
— Зачем вы ее похитили?
— Чтобы иметь заложника на случай, если бы ты вдруг нашел лампочку.
Я и забыл об этой чертовой лампочке!
Достаю ее из кармана “Стрижки бобриком”. На первый взгляд это совершенно обычная электрическая лампа.
— Что это за штука?
Он отворачивается и молчит.
— Ладно, я не настаиваю. Скажи, к какой ты принадлежишь организации?
Говоря это, я поигрываю пригоршней соли.
— “Кенгуру”.
Я вскрикиваю.
На случай, если вы не в курсе, должен вам сказать, что до войны так называли международную банду, специализировавшуюся на торговле документами. Ее шеф был застрелен из автомата на улицах Чикаго в тридцать восьмом, и с тех пор о банде никто больше не слышал.
Это откровение опрокидывает все предположения, что я строил до сих пор. А я-то думал, что речь идет о деле, так или иначе связанном с политикой!
Придвигаю таз к моему гангстеру. Он берет его здоровой рукой и выплескивает содержимое мне в лицо. Я задыхаюсь. Тем временем он поднимается. Я вижу блеск металла в его руке и пригибаюсь. Нож, брошенный с удивительной ловкостью, вонзается в буфет, вырвав кусок из моего воротничка.
— С Рождеством! — говорю я, и моя пушка с удовольствием выплевывает из себя горячие полновесные маслины. “Стрижка бобриком” добросовестно ловит их своим пузом.
Подхожу к нему. Готов.
— Вот видишь, придурок, мой шпалер еще болтливее меня.
Естественно, он уже не может меня слышать, а жаль, потому что я чувствую себя в ударе. Вспоминаю, как он расстреливал меня в метро. А я бы очень хотел объяснить ему, что не надо рыть другому яму, что ворованное впрок не идет, и что сколько веревочке ни виться… и т. д. Раз уж они так любят пословицы…
Я обыскиваю его и забираю бумажник. Кроме довольно толстой пачки бабок в нем лежат документы на имя Людовика Фару, в том числе водительские права и техпаспорт. Я запоминаю номер его тачки на случай, если она появится рядом: 446 К. N. 4. Этот номер отпечатывается у меня в памяти до конца моих дней. Кладу бумажник и лампочку себе в карман, выключаю свет и иду к выходу. К счастью, мои выстрелы никого не потревожили. Мой “люгер” стреляет тихо, как пробка из бутылки шампанского, за что я его очень люблю.
И вот я и на улице. Сворачиваю направо. У тротуара стоит машина; ее номер бросается мне в глаза, как рой мух: 446 RN 4.
В ней никого нет. “Стрижка бобриком”, очевидно, приехал один. Нажимаю на ручку, и дверца открывается без малейшего сопротивления. Поскольку я человек простой, то без церемоний сажусь за руль.
Давай, милая! Вперед, в Везине!
Глава 8
Сворачивая на авеню Гранд-Арме, я говорю себе, что ехать к друзьям “Стрижки бобриком” с лампой в кармане очень неосторожно. Сказать им “привет” в день знакомства я могу и без подарка. В случае провала моей попытки освободить Жизель эта штука может стать для меня ценным козырем.
Что бы с ней такое сделать? Ехать к себе нет времени, да к тому же это было бы крайне неосторожным поступком.
Я останавливаю машину и принимаюсь размышлять. Если бы были открыты почтовые отделения, я бы просто отправил коробку до востребования на свое имя. В подобных случаях это наилучшая тактика, но среди ночи думать о ней не имеет смысла, вы не находите? Так что же делать?
Я улыбаюсь, включаю двигатель и еду в комиссариат на площади Этуаль. Представляюсь дежурному капралу и отдаю ему завернутую в бумагу картонную коробку.
— Спрячьте ее до моего возвращения. Если я не вернусь через два дня, отдадите посылочку комиссару Берлие. — Я пишу на ней адрес в Везине. — Слушайте, капрал, когда будете вручать ему коробку, то не забудьте сказать, что мой труп, по всей вероятности, зарыт в парке владения, находящегося по этому адресу.
Бедный полицейский обалдел от удивления. Я шлепаю его по спине.
