Живые консоли

пытался ухватить флаер за бок в момент бегства мальчика с крыши дома.

36

Л е й т н е р (в партере). Господи, слыхана ли когда-нибудь такая завязка? Сразу видно, как низко пало драматическое искусство.

М ю л л е р. Однако я все довольно хорошо понял.

Л е й т н е р. Вот в этом-то и главный порок пьесы: зрителю нужно все преподносить обиняками, между строк, а не бросать так прямо в лоб.

М ю л л е р. Да ведь тут дело ясное.

Л е й т н е р. То-то и есть, что не должно все с самого начала быть ясным. Занятнее всего, когда не сразу раскусишь, в чем дело.

Людвиг Тик. «Кот в сапогах»

…Все отчетливей возникает ощущение, что сцена снова нуждается в обновлении каких-то своих главных концепций, что предыдущие уже «отработаны», что накопилось уже слишком много повторяющихся сценографическо-режиссерских концепций, и сценическое искусство постепенно выработало достаточно жесткую систему условных знаков-понятий, среди которых нам, наконец, стало тоскливо.

Р. Кречетова. «Художник и пьеса»

Вероника прилегла рядом и для затравки решила задать сценаристу вопрос, недавно промелькнувший у нее в мозгу:

– Кто такие искаженцы?

Санчес покосился на девочку и выпучил глаза. Похоже, парнишку охватило невероятное творческое (а может, сексуальное) возбуждение, но вот чем оно было вызвано? Неужели банальным вопросом гостьи?

– Ты гений! – воскликнул он в экзальтации.

Вероника слегка смутилась – ей пока не доводилось слышать в свой адрес такие лестные слова. «Вот что значит творческая личность», – с уважением подумала она, на всякий случай отползая от мальчика на дециметр-другой. Но тот не заметил ее телодвижений и сотворил перед собой мини-экран со светочувствительной поверхностью. Это был стандартный рабочий инструмент (иначе говоря, обычный блок памяти с гибким управлением) любого профессионала, манипулирующего образами.

Вероника тоже пыталась применять такой, но постоянно путалась с промежуточными версиями своих опусов, и поэтому приходилось сперва выстраивать в памяти сразу всю сцену (или эпизод). А такой метод, как ей было известно из интервью со знаменитостями индустрии интерактивного видео, приводил к логическим ошибкам в сюжетах. И что ее особенно злило, Кассий отказывался находить проколы. Он полагал, что они изначально свойственны человеческой (конкретно – женской) логике.

– Поясни, пожалуйста, – попросила Вероника.

– Ты только что подала мне прекрасную идею!

Санчес перевернулся на живот и приготовился эксплуатировать блок, однако снизошел до объяснений:

– Видишь ли, я впервые услышал о новом законе всего пару недель назад, когда в новостях показали демонстрацию. Сроду не встречал таких уродов! Откуда они взялись, вот бы узнать – кругом же генетический отбор и контроль. Да может, ты их тоже по каналам новостей видела? Ходит такая небольшая толпа толстяков, а один на коляске тащится. – Не обратив внимания на Веронику, открывшую было рот для гордого ответа («Лично встречалась, а главная даже о чем-то меня спросила!»), Санчес без остановки продолжал монолог: – А поскольку на эту тему я еще ничего, кроме новостей, не видел, у нас есть шанс! Тебе это будет стоить тысячу евро.

– А…

– Нет, полторы, тема абсолютно новая, ты можешь прославиться.

– Идет. А почему ты сам не хочешь… продвигаться в интерактивное видео? – спросила девочка.

Дизайнер явно успел забыть о реальных искаженцах, бороздящих просторы Сети. Пришлось Веронике умолчать о личной встречи с героями новостных программ. Может, еще представится случай…

– Я прошел тестирование в Департаменте образования. Мне сказали, что у меня больше шансов сделать карьеру в ландшафтном моделировании.

– Ну и что? Я тоже тестировалась. И мне посоветовали заняться вкусовой кулинарией.

Санчес не обратил внимания на реплику новой знакомой. Он с рассеянным видом водил пальцем по матовой поверхности экрана, и уже первые штрихи подсказали Веронике, что это будет что-то вроде старинного дворца, парящего над морем. Детали «внешнего» мира узнаваемо мелькали в широких окнах и по нижнему краю (проекция сцены представала в разрезе).

Картинка поминутно смазывалась и плыла – дизайнерская программа не успевала обрабатывать слишком частые мозговые импульсы юного сценариста. Доходило до курьезов – пытаясь предугадать повороты человеческой мысли, она пару раз допустила совмещение предметов мебели и искусственной среды. Выглядело это забавно. Внешняя среда при этом, кстати, оставалась статичной, чтобы не тратить ресурсы системы на обработку второстепенных объектов.

Примерно через десять минут первая сцена была сформирована: нарочито потрепанные предметы мебели выпирали потертыми углами, а слева белой кляксой торчал треснувший унитаз.

– Будешь главной героиней? – поинтересовался дизайнер.

Последними «мазками» он дополнил пространство якобы характерными для низших социальных слоев деталями – перекрученными оптоволоконными кабелями и первобытным роботом-уборщиком, с хоботом, застрявшим в щели между стеной и кроватью. Это был свежий образ. Во всяком случае, девочке такой еще не встречался.

– А кто она? Героиня то есть.

– Жертва жестокой шутки подруги.

Санчес смелыми штрихами нарисовал на постели девицу с раздувшимся животом. Застонав, этот персонаж повернулся симпатичным лицом к зрителям и рыдающим голосом заговорил:

– О! Как хочу я быстро убрать эту безобразную опухоль, но еще целую неделю она будет громоздиться на моем молодом теле…

– А что, – пожала плечами Вероника. – Это даже забавно. Давай.

Лицо героини смазалось и приобрело Вероникины черты (перед этим сценарист пару секунд пристально смотрел на нее, и компьютер отсканировал ее зрительный образ) – припухлые щеки и удлиненные глаза с тонкими ресницами, округлый подбородок с вмятинкой посредине.

– Ужас, – притворно поморщилась девочка.

Однако следить за «собой» было все-таки несравненно интереснее, чем за абстрактным персонажем. Поэтому на просмотрах неинтерактивных постановок Вероника почти всегда, если находилось приятное действующее лицо, придавала ему свои черты. Так же поступали и прочие ее знакомые театралы (за исключением сетевых критиков, конечно – те стремились к объективному восприятию действа).

А интерактивные Вероника после одного неудачного опыта остерегалась «просматривать». На таком сеансе вполне могли запихнуть твое сознание в чудовищного персонажа, совершавшего твоими руками столько гнусностей и говорившего твоим языком такие гадости (хорошие роли всегда почему-то доставались другим), что после «просмотра» еще несколько часов внутри колыхались раздражение и стыд. В общем, таково было Вероникино стойкое предубеждение. Сколько раз Дюгем ей говорил: «Да ладно, не понравится – выскочишь из сеанса», но без толку.

Голос за кадром, накладывающийся на стенания «Вероники»:

«Некая коварная девушка, уязвленная успехом Барби у парней и девчат, разнюхала ее сетевой адрес и отправила ей логическую бомбу с таймером, завернув ее в привлекательный розовый пакетик из-под конфетки. Бомбу, как водится, она купила у хакеров При этом снабдила презент надписью: „Любимой Барби от преданной Глафиры“.

Глафирой звали лучшую подругу Барби, с которой она многократно делила ложе, зачастую отвергая домогательства парней. На некоторых, кстати, она при этом наложила крупный штраф за сексуальную агрессию – и они, несчастные, страдали от сетевой импотенции.

Через сутки после употребления логическая бомба взорвалась в желудке у Барби. Программа стала непрерывно фиксировать состояние голода у своей хозяйки, а потому все время пичкала ее питательным раствором. Тот неиссякаемым потоком хлестал через катетер. Увлеченная свежим зрелищем некоего музыкального коллектива, Барби заметила свой раздувшийся живот слишком поздно, и тотчас поспешила покинуть Сеть. Но Глафира ли подкинула ей ужасный подарок?»

– Как она жестока! – воскликнула Барби, с ненавистью взирая на пупок, подобравшийся к самому ее носу.

– По-моему, тут у нас не вполне связно получилось, – встряла Вероника. «Ее» нервные телодвижения на экране прекратились. – Если она живет в воздушном дворце, то почему не может вызвать бригаду медиков для срочной очистки желудка? И обстановка в таком случае некорректная.

– Хм, – сказал Санчес. – Ты права.

Движением ладони он стер края экрана, покрыв их безликим серым пространством, затем просто увеличил масштаб, отчего все чужеродные признаки роскоши начисто исчезли из интерьера.

– Убери эту гадость, – гневно вскричала Барби, обращаясь, очевидно, к своей личной программе. Однако та, бестелесная, ответила:

– Сетевой закон гласит: «Любое изменение образа, транслируемого в Сеть, запрещено. Это относится как к косметическим новообразованиям на коже, способным исказить образ, так и к применению разнообразных предметов, закрывающих часть лица и тела настолько, что становится затруднительным оптическое распознавание его обладателя сетевой полицией…»

– Постой, – опять вмешалась наблюдательная Вероника. – Пусть у нее не было денег на операцию по вскрытию желудка или принудительную промывку. Но просто посидеть на унитазе она не догадалась?

– Тут вот в чем штука, – сказал Санчес. Дельное возражение девочки заставило его придать голосу уважительные нотки. – Ее программа все еще пребывает в уверенности, что Барби страшно голодает. А потому жестко заблокировала сфинктер, и устроить твою «промывку» нереально.

– Чушь какая-то. Ну так пусть она это нам растолкует! – воскликнула Вероника.