впустую. Нет бы потратить время с толком на себя — собственной внешностью подзаняться, волосы, скажем, причесать, а то и подкрасить, прыщи вывести, фигуру привести в порядок! А там, глядишь, и «достойный» появится, и собственная судьба примет очертания, достойные наименования «счастливой»…
…Единственным развлечением, — продолжала Катя, — которое дядя навязывал Але, были походы. Он долгое время работал пионервожатым, и страсть к жизни в палатке сохранил до конца своих дней. Аля терпеть не могла эти походы: ради чего, спрашивается, идти километры лесом, затем спать в неудобной палатке на жесткой земле, измазанной от ушей до пяток антикомарином, и всю ночь слушать кровожадный звон москитов над головой? Когда дома есть чистое белье, мягкая постель и душ? Впрочем, если подумать, то дядя, может, был не такой уж и жадный: просто у него был вкус к походной, простой жизни. Как в пионерлагере: минимум удобств, максимум дисциплины. Он ей внушал, что она, дочь геологов, должна уметь жить по-спартански… Ну и вот, эти походы были единственным развлечением за все лето. Если, конечно, не считать за развлечение обработку грибов и ягод, которые они притаскивали килограммами из таких походов… Да, еще и травы: зверобой, брусничный лист, прочая растительность. Всем этим Аля была вынуждена заниматься, ее дядя считал, что это и есть правильный, разумный и натуральный образ жизни. А Аля их ненавидела — и грибы, и травы, и варенья из ягод, но должна была варить, сушить, солить, мариновать… И Аля сильно захандрила тем летом. Стала страшно жалеть, что не решилась поступать куда-нибудь — а теперь уж что, поздно…
— Все это я вам рассказываю, чтобы вы лучше поняли, почему Аля уехала с Марго, — пояснила Катя.
Кис, который уже с трудом подавлял зевоту, оживился:
— Что за Марго? Кто такая?
— Погодите, — назидательно остановила его Катя, — я еще не закончила. Про то, как Аля захандрила…
…С осени Аля пошла работать в библиотеку, в которую уже за два месяца до нее устроилась Катя. И только и мечтала, чтобы год поскорей закончился, чтобы можно было уехать поступать — куда угодно, только подальше от дяди, от «города детства»… Катя пыталась ее вразумить: «Зачем тебе уезжать отсюда, ты в этом городе родилась и здесь могила твоих родителей! — убеждала она Алю. — Ехать в незнакомый город, одной там жить, без друзей, без родственников! А тут и я, и твой дядя, все-таки родная душа!»
— Но, как я понял, они с дядей не были близки?
Катя пожала плечами.
— Он был одинокий холостяк, никогда не имевший семьи…
— Алина жила с дядей с тех пор, как погибли ее родители?
— Почти сразу. Сначала ее должны были взять бабушка с дедушкой. Но дедушка был инвалид, а бабушка слегла после смерти дочери, Алиной мамы. Да так и не встала… Аля была для Виталия Петровича, скорее, долг перед погибшим братом. И он его выполнял, этот долг, но без особых эмоций. Так… — Она помолчала, вспоминая. — Он, как я вам сказала, человек был сухой, без эмоций, аскетичный… — Знаете, когда он приходил забирать ее из интерната, я смотрела на них и думала: вот Жан-Вальжан, уводящий маленькую Козетту… Так они шли молча, хоть и рядом, но каждый сам по себе… Мы как раз тогда читали с Алей «Отверженных».
— Родители Алины — ей было шесть лет, когда они погибли?
— Шесть с половиной… Они оба геологами были, вечно в экспедициях, Аля была фактически на руках у бабушки с дедушкой… Родители ее очень любили и всегда баловали, когда приезжали, но только они почти сразу уезжали обратно…
Мама у Али веселая была. Я ее помню смутно, но помню — что веселая. Пела все время… А папа — с бородой. И играл на гитаре.
'Ну да, — думал Кис, слушая Катю, — таежная романтика, обветренные лица, хриплые, прокуренные голоса: «держись геолог, крепись геолог, ты ветру и солнцу брат»… Так, кажется, пели в шестидесятых у костров пионерских лагерей…
Бедолаги, попавшиеся в сети советской пропаганды, не знавшие семьи и уюта, они в короткие наезды домой пытались наверстать все то, чего лишила их никому не нужная, тяжелая и бессмысленная кочевая жизнь: баловали дочку, встречались с друзьями, пекли пироги…'
— И пироги пекла?
— Кто? — опешила Катя.
— Алина мама.
— Откуда вы знаете? Пекла! У них вечно гости толпились, а мы с Алей сидели в углу и смотрели, слушали песни, разговоры… Ну и кушали, конечно.
«И дочку назвали „Алина“. Какое прозрачное, старинное, кружевное имя! Не здешнее, не сейчашнее, такое чужеродное и неуместное в суровой и скудной реальности геологической жизни! Таежным романтикам хотелось, наверное, чего-нибудь более романтичного, чем глухая и совсем неромантичная при ближайшем рассмотрении тайга…»
— Так что вы там о Марго говорили? — встрепенулся Кис.
Но Катя не сдалась, смакуя свой рассказ.
— Погодите, дойдем и до Марго! Сначала вам надо понять, почему Аля решилась уехать!
И Кис подумал, что девушке редко выпадает возможность быть внимательно выслушанной, и посему она решила использовать данную оказию до конца. И еще подумалось, что Катя старается оправдать тот факт, что подруга бросила ее вместе с городом детства, — Кате совершенно необходимо было убедить Киса (и себя) в том, что у Алины были серьезные психологические проблемы, и она, хоть и дорожила дружбой с Катей, но просто не могла поступить иначе…
…Осенью Аля стала еще рассеяннее, чем обычно, и еще задумчивее.
Осенняя погода на нее плохо действовала — объясняла Катя — дожди, хмуро, темнеет рано, а в городке у нас скучновато. Аля, правда, развлечений не искала, она книги любила читать, и еще мы с ней в кино ходили. В ноябре ей исполнилось семнадцать лет, а в декабре умер ее дядя… Аля осталась одна в трехкомнатной квартире — ее дядя после смерти Алиных родителей сменял их и свою квартиры на одну. Аля совсем как-то растерялась. Стала замкнутая, печальная… Конечно, вы понимаете: сначала родителей потерять, потом дядю… Я утешала ее, как могла.
Знали бы вы, сколько слез на моем плече Аля выплакала! — гордо добавила она. — А сразу после Нового года приехала Марго.
— Маргарита, что ли?
Катя кивнула:
— Маргарита. Пасечник фамилия.
— А почему вдруг Марго? А не Рита, к примеру?
— А она сама себя так называла. Аля, когда мы еще маленькие были, рассказала ей «Королеву Марго», знаете, Дюма написал… Маргошка книжек-то не читала, но любила слушать, когда Аля рассказывала. И так ей понравилось, что она заявила, что теперь тоже Марго будет зваться. С тех пор и повелось…
— Ну-ну, я перебил вас, продолжайте! — испугался Кис нового затяжного экскурса в подробности детства.
— Заявилась, значит, Марго к нам. Я лично чуть в обморок не упала: вся в коже, с заклепками, металлы на ней повсюду дренькают, по четыре серьги в каждом ухе — стыдно по улице пройтись с ней! А Аля — ничего. Подруга, говорит.
Это, мол, самое главное. А какая Марго подруга? Соседская девчонка, дружили по выходным, — мы ведь с Алей учились в интернате, а Марго в обычной школе. И сразу после школы Марго уехала отсюда. В Москву. Мы вот с Алей — с детства и на всю жизнь. А Марго что? Уехала-приехала, воду замутила и опять уехала.
Расхлебывать мне оставила.
— Что расхлебывать? — поинтересовался Алексей.
— Она стала звать Алю в Москву, с собой, — с неостывшей обидой пояснила Катя. — Марго там где-то в ресторане устроилась, официанткой. Ну и Алю стала тащить: что, мол, ты тут киснешь, в глуши, тут
