… Что, собственно, и произошло у них с Линой. Одно хорошо: опыт служит для того, чтобы извлекать из него уроки. И теперь Алекс знает, как…
— Ты не веришь в такую любовь? Да? — горько предположила Лина. — Ты считаешь, что это только в кино бывает, да?
— Дело не…
Он осекся, замолчал. Только теперь до него дошло, что Лина завела этот разговор неспроста. Алекс отложил кисть в сторону и внимательно посмотрел на нее. В ее глазах стояла совершенно детская обида. Вот оно что… Ребенок мой наивный, насмотревшийся взрослых фильмов! Детонька, жена моя, любовь моя… — перехватило горло у Алекса.
— Не бывает, — глухо ответил он, пряча повлажневшие глаза. — С первого взгляда — не бывает.
Кашлянул, улыбнулся и добавил почти шепотом:
— Бывает только с четвертого дня.
И он протянул к ней руки.
… Она закинула на него ногу, она скользила ею по его телу, той внутренней стороной бедра, где кожа особенно чувствительна; она закрыла глаза, отдавшись целиком ощущениям. Это кожа разговаривала с кожей, это тело общалось с телом — сознание в этом не участвовало.
Алекс молча любовался ею. Раньше было по-другому, раньше она беспокойно следила, так ли она все делает и доволен ли он; да и Алекс вел себя ровно так же. Вот это и есть неумение быть самим собой — думал он — и именно этим они все портили! Их страсть, не успевая разгореться, распылялась и сходила на нет в суете умственного беспокойства…
Теперь же Лина наслаждалась, не думая ни о чем. Она не открывала глаз, губы ее вздрагивали, иногда будто шептали или кривились в том выражении удовольствия и муки, какое бывает у музыкантов за роялем — и вправду, ее пальцы ласково и чутко касались его тела, как клавиш, словно проверяя на слух отдачу…
Но отдачи не было. Алекс был занят наблюдениями и сравнениями, он размышлял и анализировал…
Лина открыла глаза, глянула на его задумчивое лицо, и снова закрыла глаза.
— Мне лучше, чем тебе, — сказала она с тихим смехом, — мне нечего вспоминать.
Она даже не знала, как она была права!…
Долой, долой рефлексию!
Он начал ответный ход пальцев по ее телу — вот так, словно балетные па, то ли робость, то ли шутка: сначала по плечу, потом между маленьких грудей, теперь два нижних ребрышка, два тонких, хрупких ребрышка; его ладонь легла между ними, плотно прижавшись кожей к коже, и поползла гусеницей вниз, в неглубокую нежную ложбинку, посередине которой тенилось крохотное озерко пупка… И дальше, вперед, — туда, где возвышалась маленькая дюна, поросшая светлой шелковистой травкой, охранявшая вход в обжигающий источник блаженства…
Больше он уже не думал, не следил, не анализировал. Он забирал всей ладонью ее кожу, перебирал, там где можно было ухватить, и скользил на тугих изгибах, там, где нельзя было сделать складочку; каждый сантиметр, каждый миллиметр ее тела был им обласкан, потроган, поглажен, поцелован, прижат к своему телу. Он качал на своих ступнях ее маленькие ножки, он сворачивал ее в комочек, загребая руками и ногами все ее тело в себя, он выпускал ее и терся об нее, как кот; он мурчал, урчал, стонал, умирал от любви и от блаженства… Как он мог жить без этого раньше, как он мог жить с ней рядом, не понимая…
Стоп, стоп, голову надо прятать на полку, в сейф, под замок, когда занимаешься любовью с любимой женщиной! Будет, будет, уймись; тише, тише, замри: дай телам и душам просто слиться…
Глава 34
За несколько дней их нехитрый быт устроился. Алекс днем ходил на работу, Лина предпочитала не выходить из дома и ждала его, читая или делая простую домашнюю работу. Она училась готовить по книжке и у нее даже начало получаться, и за последние дни она разбила только одну тарелку и один только раз упала, шлепнувшись попкой на мокрый в процессе мытья посуды пол.
Их дни источались нежностью, их ночи истекали страстью, они не могли насмотреться, наласкаться, напиться друг другом. Все накопившиеся в сознании Алекса слова любви прорвали, наконец, запрет молчания, и он их произносил, он их бесконечно повторял, он их шептал, он их стонал, — и старые стены мастерской изумленно прислушивались к неслыханным перепадам и переливам любовного потока.
Круг разомкнулся, цикл повторений отпустил Алекса из своего плена.
Ничего больше не было снова, больше не было ничего сначала — все было впервые, все было новым, как в день творения; все было по-другому.
… В этот вечер Алекс пришел с работы пораньше и они хлопотали вдвоем: мастерская была чисто вымыта, стол был покрыт новой белой скатертью и празднично сервирован; шампанское уже стыло в ведерке, креветки удивленно топорщили свои усы, розовея на листьях салата; тонко веяло лимоном, гудела духовка, запекая мясо, и Алекс придирчиво осматривал комнату: все ли в порядке, — не упуская возможности поцеловать снующую взад-вперед Лину в разрумянившиеся щеки.
У них сегодня прием, у них сегодня гости! Вернее, гость. Первый гость в их новой жизни.
Гостем был Кис.
Он потоптался на пороге: «Э-э, тут у вас в дверь открытка была всунута»… И протянул Алексу открытку с фотографией двух волков: волчица, лениво развалясь, смотрела прямо в объектив, а волк положил свою большую голову ей на спину, тяжело придавил, отметив печатью собственности свою самку…
Алекс повертел удивленно открытку, передал Лине. Та, пожав плечами, сунула ее в пачку газет со словами: «Это уже вторая. Наверное, общество защиты животных…»
И улыбнулась Кису: «Лина», — подав тонкую прохладную ладонь.
Ему не нужно было ничего придумывать, он представился, как есть: частный детектив, Алексей Кисанов по прозвищу Кис, старый приятель… Андрея (хи-хи!).
Лина не сумела бы его узнать, даже если бы не потеряла память: в то единственное мгновение, в которое она его видела в темноте, она не могла разглядеть и запомнить его лицо.
Кис осмотрелся в новом жилище Алекса, сделал кучу комплиментов хозяйке, затем прошествовал к окну и выглянул. Что он там хотел разглядеть в сумерках, было непонятно, и Алекс его окликнул.
— Да-да, — сказал Алексей, — вид из окна очень славный. И вообще очень тут у вас миленько. Ты давно с работы пришел?
Алекс удивился.
— Час примерно, а что?
— Так просто, — пожал плечами Кис. — Ничего.
Он церемонно уселся на диване, потихоньку разглядывая Лину. В ней было грациозное, заразительное ребячество, простодушная непосредственность, которую она в себе не осознавала и которой не стеснялась. Вероятно, последствия амнезии, — раньше, по представлениям Киса, Алина была иной: раньше она была девушкой без характера. Характер ведь проявляет себя маленькими ежесекундными волеизъявлениями, едва заметными инициативами в общении, декларациями по разным поводам своего хочу-не хочу, нравится-не нравится, — короче, всем тем, что четко очерчивает контур индивидуальности. Алина же, привыкшая не проявлять, сдерживать, прятать свою волю и желания, сделалась нейтральна до такой степени, что ее почти не стало. Ее индивидуальность размылась и слилась с фоном… И не
