Глава 40
Лина решила приехать немножко пораньше, чтобы успеть освоиться, рассмотреть дом, в котором она когда-то жила, привыкнуть к его виду и атмосфере, — чтобы во время их разговора дом уже не отвлекал ее.
Подумав, она решила не звонить Мужу. Конечно, если она приедет без предупреждения, у нее есть шанс не застать его: мало ли, он мог поехать куда-то после работы. Но зато это давало ей преимущество: она была готова к разговору, а он — нет. Она сочла, что лучше рискнуть зря потраченными деньгами на такси, но приехать без звонка.
Не рассчитав правильно время на дорогу, Лина оказалась на месте на все сорок минут раньше. Найдя нужный адрес, она отпустила такси и остановилась перед витиеватой решеткой ворот.
Было уже темно, но в свете фонарей можно было разглядеть за воротами большой участок, посредине которого возвышался трехэтажный дом из крупноотесанного камня с остроконечной черепичной крышей. К входной двери вело крыльцо в несколько ступенек, которое заканчивалось небольшой площадкой под навесом. Ступеньки и площадка были уставлены по бокам подвявшими хризантемами в больших горшках. И кто же это в доме любил цветы, кто ими занимался? Она, Лина?
Наверное…
Слева и справа от крыльца были какие-то кусты, а дальше ей ничего не было видно.
Окна дома были темны. Лина нажала кнопку звонка, никто не ответил.
Никого. Интересно, там живет кто-нибудь, кроме них? То есть кроме ее мужа?
Какая-нибудь домработница? Или она приходящая? Или — вообще никакой домработницы нет и Лина все сама делала в этом огромном доме?
Сорок минут надо было как-то занять. Лине очень хотелось попасть хотя бы за ворота, хотя бы в сад, чтобы приблизиться к дому… Она осмотрела внимательно ворота и калитку — нет, не войти, все заперто. Перелезть? Высоко слишком, да и неловко к тому же: вдруг кто-то увидит?
Ничего не оставалось делать, как ждать. Чтобы не торчать у ворот, она начала прогуливаться по улице, представляя себе, как Муж приедет…
Он приедет. Она подождет, пока он войдет в дом, не будет к нему подходить на улице: она не хочет, чтобы он догадался, что она его тут поджидает…
Он войдет в дом. Она подождет еще минут пять и позвонит.
Он откроет.
Она ему скажет: «Ну, здравствуй, …Александр». Нет, лучше «Здравствуйте» — мало ли, что он муж! Она с ним не знакома, она с ним на «вы».
Лучше сразу дать ему понять, что между ними дистанция и нарушать ее она не собирается.
'Я к вам приехала специально, чтобы с вами поговорить. Вы, полагаю, недоумеваете, куда и каким образом я исчезла из больницы… Ну вот, я приехала, чтобы все вам объяснить.
Вы, конечно, знаете, что у меня амнезия. То есть, я ничего не помню.
И вас я тоже не помню. Соответственно, никаких чувств у меня к вам не осталось… Мне приходится начинать мою жизнь совершенно заново, и в этой новой жизни я успела — совершенно случайно! — встретить человека, которого полюбила… Так что нам с вами придется расстаться — нас больше ничего не связывает…'
Лина, задумавшись, сворачивала уже на третью улицу и вдруг остановилась, испугавшись, что потеряется. Она стала оглядываться. Как она сюда пришла? Видимо, она вышла из-за того угла…
Она повернулась и пошла обратно, внимательно вглядываясь в дома — в большие, новые дома, со вкусом и без, с фантазией и с претензией, отделанные кирпичом и цветной кафельной плиткой, наподобие ванных… Один из домов был еще не достроен, и пустые глазницы его окон слепо чернели в ночи. Одинокая голая лампочка за прочными металлическими воротами выписала острую тень, отбрасываемую мордой огромной овчарки, охранявшей недостроенное имущество имущих людей. Лине сделалось страшно. Овчарка ей чем-то напомнила волка. Того самого волка, чье изображение на открытке ей несколько раз зачем-то подсовывали в дверь…
Где же дом Мужа? С трудом подавив желание побежать прочь отсюда, она заставила себя идти медленно, пытаясь узнать хоть один из них и найти обратный путь. «В крайнем случае, позвоню в какой- нибудь дом и спрошу, как найти Мурашова. Мне непременно укажут, так что не потеряюсь», — убеждала она себя.
Неожиданно ей показалось, что она узнала один дом. Не может быть…
Что, это память к ней стала возвращаться?
Нет. Она узнала то, что видела пятнадцать минут назад: дом Мужа.
Только с обратной стороны.
Впрочем, он ли? Тот ли дом?
Лина остановилась, разглядывая. На этой улице света было совсем мало, вернее, здесь он был приглушен мощными кронами старых полуоблетевших лип, которыми была обсажена улица.
Да, это он, тот самый дом. Трехэтажный, с остроконечной черепичной крышей, с темными окнами. На эту улицу выходил сад и в него вела калитка.
Лина ее подергала. Закрыта. Но ощущение такое, что… Она пропустила руку меж деревянными планками. Влажный от вечерней осенней росы, металл задвижки неприятно холодил кожу. Рука ее пошарила с обратной стороны, и пальцы, нащупав круглую головку, сдвинули ее вбок. Калитка бесшумно растворилась.
Постояв в нерешительности, Лина все же шагнула в темноту. Тихо закрыла за собой калитку. И вошла в сад.
Она медленно приближалась к дому. Узкая дорожка едва мерцала у нее под ногами, и трава по обеим сторонам от нее казалась черным опасным провалом.
Из мрака постепенно выплывало размытое белеющее пятно террасы, притулившееся у темной, безмолвной громады дома. Было немножко страшно.
'Что тут страшного? — уговаривала себя Лина. — Правильно Андрей говорит, нужно поменьше было телевизор смотреть в больнице. У Андрея, между прочим, вообще телевизора нет, и он прав. Ничего и не страшно. Сейчас, кстати, даже еще не ночь, сейчас просто вечер, люди возвращаются домой с работы, садятся ужинать с семьей…
Как это хорошо, семья! Но моя семья — это Андрей. И Муж должен будет это понять'.
Она остановилась у террасы, рассматривая, насколько позволяла ей темнота, ее очертания: снова большие цветочные горшки, несколько пластмассовых стульев, сложенных горкой, сиротливый столик, покрытый клеенкой, ждущий следующего лета…
Она обошла дом. Гравий, покрывавший участок непосредственно возле дома, тихо шуршал под ее ногами. Это был тот самый дом, без всякого сомнения, — она узнала фасад.
Здесь Лина жила. Счастлива она была или нет? Наверное, нет. Ей кажется, что нет. При мысли о прошлом ей делается неуютно. А при нынешнем воспоминании о Муже ей делается вообще не по себе.
Что-то в нем есть такое… Какое-то такое… Жесткое. Жестокое. Как она будет с ним говорить?
Ничего-ничего, поговорит. Поговорит, все будет нормально.
Как там она придумала? «Так что нам с вами придется расстаться — нас больше ничего не связывает… Я понимаю ваши чувства, но, к сожалению, не могу их разделить».
Вот так она ему скажет. И ему нечего будет возразить.
Вообще-то следовало бы его расспросить о преступлении, совершенном ею. Но очень не хочется… Ей трудно поверить в то, что она могла сделать что-то плохое. С тех пор, как Лина вышла из комы, она достаточно хорошо изучила себя и была уверена, что в ее душе нет места, в котором могло бы поместиться это черное, тяжелое слово: «преступление»…
Но, может, раньше было?
Нет, в это невозможно поверить! Он меня просто обманул, чтобы вынудить уйти из больницы
