— Если он такой холодный и равнодушный, как же можно вызвать в нем симпатию к кому-либо?
— К нему отправишся ты. Искренний, заслуживающий симпатий. Тебе не придется притворяться. Ты скажешь ему, что прибыл сюда с археологической экспедицией. Не проговорись, что мы с самого начала знали о нем. Скажи, что мы знаем это с той минуты, как на него наткнулся робот… И ты узнал его, поскольку помнишь его с тех времен, когда он дружил с твоим отцом.
— Мне упомянуть об отце?
— Конечно же! Представься ему. Это единственнный способ. Скажи, что твой отец погиб, а это твоя первая космическая экспедиция. Пробуди в нем сочувствие.
— Не сердись на меня, Чарльз, но я должен признаться тебе, что все это мне совершенно не нравиться. Вся эта ложь.
— Ложь? — глаза Бордмана загорелись. — Разве ты не сын своего отца, и это не первая твоя миссия?
— Но ведь я же не археолог.
— Ты бы предпочел сказать ему, что мы прибыли сюда в поисках Мюллера? Подумай о нашей цели, Нед.
— Ладно. Цель оправдывает средства. Мы прилетели сюда, чтобы уговорить Мюллера сотрудничать с нами, так как кажеться, что лишь он сможет избавить нас от опасности, — произнес Раулинс безразлично. — Так что мы вправе прибегнуть к любым способам.
— Вот именно. И не смейся, как идиот.
— Прости, Чарльз. Но мне неприятно, что придется врать Мюллеру.
— Он нам нужен.
— Я понимаю, Чарльз.
— Ты нам тоже нужен. Сам я увы не могу сделать это. В его глазах я чудовище. А к тебе он может отнестись с симпатией. Ты молод. Ты сын его друга.
— Врать ему, чтобы он дал согласие.
— Перестань, Нед.
— Продолжай, что мне делать дальше?
— Постарайся с ним подружиться. Не торопись. Пусть ему начнет хотетья, чтобы ты навещал его.
— А что если мне станет дурно от его присутствия? Попытайся скрыть это от него. Это наиболее трудная часть твоего задания.
— Самая трудная часть — это ложь.
— Это ты так считаешь. Приложи все усилия, разговори его. Дай ему понять, что ты тратишь время, которое должен был бы посвятить научной работе, и что эти болваны, эти сукины сыны, руководители экспедиции, не хотят, чтобы ты имел с ним что-либо общее, но ты его любишь, ему сочувствуешь, и для них же будет лучше не вмешиваться.
— Мне упомянуть о другой галактике? — спросил Раулинс.
— Вскользь. Время от времени упоминай, чтобы дать ему пищу для размышлений. Но не слишком часто. И не намекай, что он нам нужен, понял? Если он сообразит, что мы хотим его выманить, нам конец.
— Но каким образом я должен уговорить его покинуть лабиринт без об, яснения того, зачем мы хотим, чтобы он вышел?
— Об этом я не думал, — признался Бордман. — Я дам тебе указания позже.
— Я понимаю, что ты подразумеваешь. Ты собираешься заставить меня произнести ложь, так что просто боишься сказать об этом сейчас, потому что тогда я просто откажусь от этой затеи.
— Нед…
— Извини. Но зачем нам выманивать его оттуда уловками? Мы можем сказать ему, что человечество нуждается в нем.
— Ты считаешь, что это этично?
— Это как-то чище. Возьмем его силой.
— Недостаточно, — заявил Бордман. — Это слишком рисковано. Он может попытаться покончить с собой.
— Надо произвести парализующий выстрел, — предложил Раулинс — а потом спящего вынести из лабиринта.
Бордман покачал головой.
— На то, чтобы познакомиться с лабиринтом, он имел девять лет. Мы не знаем, каким штучкам он здесь научился. Пока он там, я не отважусь ни на одно действие, направленное против него. Это слишком ценный человек. Может быть, он запрограммировал какое-нибудь устойство, что весь город взлетит на воздух, если кто-то вздумает прицелиться в него. Он должен выйти добровольно.
— Я тебе кажусь чертовски незрелым, Чарльз?
— Тебе можно совершать ошибки, — ответил Бордман.
— Ты веришь, что существует некое космическое зло во всех проявлениях вселенной?
Я бы сформулировал это не так. Вселенной управляют не силы зла, ни силы добра. Вселенная — это огромная машина. Когда мы выслали Мюллера к гидрянам, мы были вынуждены послать его. А они сделали так, что Мюллер вернулся не таким, каким был. Он был затянут в машину вселенной и перемолот. Теперь происходит другое соприкосновение частей вселенной, и мы вынуждены пропустить Мюллера через мясорубку еще. Если мы перехитрим Мюллера, может случиться, что мы приведем в действие какие-то новые узлы машины, которые уничтожат все человечество… Я хочу, чтобы ты сделал кое-что неприемлемое ради более высокой цели. Ты не хочешь делать этого, но твои моральные принципы не обязательно являются наиболее важным фактором. Во время войны солдат убивает, поскольку окружающий мир ставит его в такую ситуацию. Это может оказаться несправедливая война, или может случиться, что он поймает на мушку собственного брата, но тем не менее война — это реальное событие, и он вынужден играть в ней свою роль.
— Но где же тогда место для свободы воли в твоей механизированной вселенной, Чарльз?
— Для нее нет места.
— Значит у нас нет выбора?
— Мы достаточно свободны, чтобы повертеться на крючке.
— И ты всегда так воспринимал это?
— Почти всю жизнь.
— Даже когда был в моем возрасте.
— Еще раньше. Раулинс отвел глаза.
— Наверное, ты полностью неправ, — сказал он, — но я не стану тратить сил, чтобы об, яснить тебе это. Мне недостаточно слов. Впрочем, ты и не стал бы меня слушать.
— Боюсь, что я выслушаю тебя, Нед. Раулинс попытался улыбнуться. — Но как же я смогу жить в гармонии с самим собой, если заставляю Мюллера покинуть свою скорлупу?
— Сам увидишь, как. Ты обнаружишь, что поступил верно. В эту минуту кажеться, что душа твоя будет загублена навсегда, но ты не прав.
— Посмотрим, — тихо сказал Раулинс. Бордман сейчас, подумал он, вроде бы даже более скользкий, чем обычно, поскольку ударился в свой наставнический тон. Умереть в лабиринте — единственый способ избежать растворения среди этих неястностей.
Раулинс еще раз посмотрел на экран.
— Ну что ж, пора идти, — произнес он. — А то мне от этого ожидания скоро будет тошно.
Глава пятая
