последовательны».
К обеду мы, как выяснилось, опоздали, а ужин не полагался по определению. Сразу встала проблема — чем покормить ребенка, а вместе с ней и другая, подкупающая своей новизной, — чем будем закусывать. Паша, как самый старший и наиболее опытный, обе проблемы взял на себя, в помощь ему выделили Витька и уже через пятнадцать минут ребята вернулись обвешанные пакетами с едой и водой. Куры-гриль, сыр, хлеб и гора неведомых овощей и фруктов. А в дополнение к этому — соки, лимонад и просто чистая питьевая вода. По литру такой стояло у каждого в холодильнике, но Паша рассудил мудро: этого могло и не хватить, особенно когда в тридцатиградусную жару пьешь много водки. А из-под крана в Эмиратах не пьют — в водопроводе вода морская из опреснителей.
В общем, мальчика быстро накормили, отправили в душ и сразу спать, что характерно, по его личной просьбе. А сами гудели часа два, закусывая тверскую водку папайей, манго, сетаплем, гуайавой и ещё целым списком какой-то чертовни без названий, во всяком случае, те слова, которыми эти растения обозначили в магазине, ни Паша, ни Витек воспроизвести не сумели.
Удивительно, что в тот вечер у нас ещё достало сил прогуляться по городу. Еще удивительнее, что нас не забрали в полицию. Нет, никто не буянил. Мы даже не орали песен громче дозволенного, но, по- моему, один только запах, исходивший от нас, оскорблял истинных мусульман в их лучших чувствах, и, не привычные к подобным испарениям, они просто должны были падать замертво, едва столкнувшись с нами нос к носу.
Покружив в знойном мареве кривых узких улочек, пропитанных дурманяще сладкими ароматами, вежливо уклоняясь от приглашений едва ли не в каждый магазин, манивший пестротой рекламы, ярким светом и ласкающей прохладой из кондиционеров, отмахав зачем-то добрый километр вдоль роскошной Найф Роуд под высокими пальмами и мощными фонарями, сочащимися розовато-желтым теплым светом, миновав сверкающие в ночи сказочными россыпями золота и камней ювелирные ряды на Сиккат-аль- Кхайль, мы выбрели, наконец, к набережной пролива Кхор Дубай, где на кофейно-черной поверхности дрожали опрокинувшиеся в воду небоскребы, ещё более фантастичные по темному времени, и разноцветные, как рождественские гирлянды, огоньки с гордых мачт пришвартованных или плывущих вдоль берега дау — плоскодонных деревянных кораблей, с давних пор традиционно бороздивших Арабский залив, а теперь превращенных в прогулочные катера с ресторанами.
В ресторан мы не пошли, тем более, что там все равно не наливают, а восхитительных свежедавленных соков здесь можно было выпить на любом углу — ничуть не хуже, зато дешевле, чем в пижонских плавучих кабаках. Обратно же опытный Гольдштейн предложил идти новой дорогой, чтобы побольше интересного новичкам показать. Завтра, мол, работать начнем, некогда будет. Ну, мы и пошли, доверившись ему по наивности. Однако Дубай — это вам не Питер, улицы в нем весьма далеки от понятий параллельности и перпендикулярности, какая-то часть попросту повторяет береговую линию, другая — имеет весьма произвольные изломы и повороты, а прямые, как меч, проспекты, рассекающие все это безобразие, не только не вносят ясности в планировку, но и окончательно все запутывают, особенно ночью.
Словом, оказавшись во второй раз не на Насер-Сквер, которую Паша отлично знал, а на какой-то совсем другой маленькой площади с трудно читаемым названием, мы вынуждены были признать, что заблудились. Здесь следует заметить, что я-то, конечно, держал ситуацию на контроле и в любой момент сумел бы найти дорогу назад. Просто это было категорически не нужно. Довериться бывалому Паше и симулировать пьяную бестолковость представлялось куда разумнее.
Общее направление к отелю на ломаном английском указал нам некий добрый человек вполне европейской внешности. Мы взбодрились и двинулись вперед, но, очутившись снова в малоосвещенных жилых кварталах, загрустили. Идти строго по заданному маршруту никак не удавалось, а у кого дальше спрашивать, было непонятно, неторговые улицы опустели к этому часу, а очень черные люди в очень белых одеждах, маячившие иногда в дверях заведений, не обозначенных никак или только по-арабски (Мастерских? Общежитий? Офисов?), не сильно располагали к разговору. Наконец, решился Витёк — самый смелый по молодости лет и степени опьянения. Он выбрал для разговора совершенно антрацитового мужичка, зато с абсолютно тверскою ряхой. И сказал ему просто:
— Земляк, как нам пройти к отелю «Монтана»? Заплутали, понимаешь.
После чего нас ожидало сразу два потрясения. Во-первых, индус (или кто он там был?) не только понял, но и ответил на очень приличном русском:
— Отэл «Монтана» там, зэмлак. Направо, нальево, опъят направо. Очен блызко.
Вторым потрясением стало то, что отель был действительно «очен блызко». Я это понял, едва мы вынырнули на родимую Аль-Накхаль, а Витёк сориентировался чуть позже, перед витриной соседнего с нами отеля «Дейра Парк».
— О! Я запомнил эту надпись!
За стеклом крупными буквами на листе ватмана значилось: «Склад в Москве — улица Подольских курсантов, дом 22-а».И телефон. Признаться, я только в Дубае и узнал, о существовании в родном городе такой улицы.
— Да ты что! — удивился Витёк. — Это же как с Варшавского шоссе на Бирюлево поворачивать. А ещё москвич называется!
И пояснил свою осведомленность:
— У меня там дядька живет недалеко.
А я сказал Гольдштейну и Николаичу с Натальей:
— Нет, ребята, это просто чума! Это какие-то Объединенные Российские Эмираты! Где арабы-то, ядрёна вошь?! Где арабы?
— Арабов я тебе завтра покажу, — заверил Паша, а сейчас по этому поводу полагается.
И мы пошли продолжать.
Я упорно сохранял ясность ума до самой ночи — положение обязывало, — я даже успел ненавязчиво, но абсолютно точно выяснить, что Мыгин с Наташкой не покидали номера, нас они встретили с недопитой водкой в стаканах, но страшно довольные друг другом и всем вокруг. Любители же «лямур де труа» наоборот на месте не сидели — обегали больше нашего, изучили архитектуру едва ли не двух десятков мечетей в округе и уже успели выяснить месторасположение музея, а также время его работы. Рассуждая по всем правилам, этих троих я выпустил из-под контроля безнадежно, но с поправкой на то, что и они пили не только сок, можно было прийти к утешительному выводу: после захода солнца ни один из подозреваемых мною уже решительно ни на что не годился. И вообще, какой дурак занимается серьезными делами в день приезда?
Впрочем, Гольдштейн, отдавая дань своей личной традиции, ещё в начале нашей прогулки посетил пару ближайших оптовых лавочек и за каких-нибудь полчаса, пока другие просто присматривались да приценивались, заключил несколько прекрасных сделок на общую сумму около полутора тысяч долларов — это было совсем неплохо для первого дня, а я сидел рядом, живо интересовался деталями и делал вид, что все мотаю на ус. О, для суперагента моего уровня представлялось, разумеется, крайне важным знание цен на дрянные тайваньские настенные часы в виде чайников и сковородок, отвратительного качества китайские кофеварки и никуда не годные гонконгские термосы. Однако сам факт популярности всей этой дешевки в Тверской губернии был любопытен мне как писателю, а дивная терминология торгующейся парочки и вовсе умиляла. «Минимальная оптовая цена — два доллара сорок!» — это говорилось резко, мол, последнее слово, не уступлю ни цента — уже минимум! «А суперминимум?» — вкрадчиво интересовался Паша. Вопрос не звучал как шутка, да и ответ был серьезен: «Суперминимум — два десять». «А супер- суперминимум?» — Паша не унимался. «Доллар девяносто!», — для убедительности цифра теперь писалась на бумажке. «А супер-супер-суперминимум?!» (Бывал, оказывается, ещё и такой!) «Доллар восемьдесят пять», — сдавался продавец, но уже в самой разнице между последней и предпоследней ценами ощущался предел. На этой величине они и остановились. В сущности, сценарий мог быть другим — постоянной оставалась лишь терминология — смешная, но универсальная, внеязыковая, общепонятная.
Однако все это было несколько часов назад. А теперь, приняв на грудь очередную свежую дозу и проводив Белку к Рюшику — она уже тоже больше не могла — не только пить, вообще ничего — я, наконец- то расслабился (охоты сегодня не будет) и дал волю чувствам. Изображая из себя более пьяного, чем был на самом деле (это легко и даже приятно), я ненавязчиво, но грубовато клеился к дамам, плоско шутил и,