последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде.
- «Привет от Лианта…» - сказал Сережа, массируя себе плечи. - Поэты. Задавить из жалости.
- Подумать только, - сказал Панин. - Какой нынче малек пошел веселый.
- И остроумный, - сказал Сережа.
- Что вы мне это говорите, - сказал Гриша Быстров. - Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа - раз! - «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.
Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.
- О! - сказал Панин. - Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.
- Железный Кан большой эстет, - сказал Сережа Кондратьев. - Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.
- Я человек простой, простодушный, - начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.
- Кондратьев, Панин, приготовиться, - сказал дежурный.
Панин осекся и одернул куртку.
- Пошли, - сказал он.
Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине - Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.
- Четырехкратная, - сказал Панин, глядя на кабины.
- Пятикратная, - сказал Кондратьев. - Кто там сейчас?
- Нгуэн и Гургенидзе, - сказал дежурный.
Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.
- Ждите, - сказал дежурный и пошел к станине.
Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать - тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какие-то малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных - они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления.
Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол.
- Больше жизни, Лева! - громко сказал один из курсантов.
Все засмеялись. Только Панин не засмеялся.
- Ничего, ребята, - сипло сказал Гургенидзе и встал. - Ерунда! - Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек. - Ерунда! - повторил он.
- Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! - сказал Панин негромко, но очень энергично.
Кондратьев сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут, - подумал он, - все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны».
- Полноват Лева, - сказал он.
Полные плохо переносили перегрузки.
- Похудеет, - бодро сказал Панин. - Захочет, так похудеет.
Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом.
В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями.
- Кондратьев и Панин готовы? - спросил он.
- Готовы, - сказал дежурный.
Инструктор бегло проглядел листки.
- Так, - сказал он. - Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.
- Ух здорово! - сказал Гургенидзе. Он сразу стал лучше выглядеть. - У меня, значит, тоже зачет?
- У вас тоже, - сказал инструктор.
Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.
Инструктор сказал:
- Панин и Кондратьев, по кабинам.
- Виталий Ефремович, - сказал Кондратьев.
- Ах да… - сказал инструктор, и лицо его приняло озабоченное выражение. - Мне очень жаль, Сергей, но врач запретил вам перегрузки выше нормы. Временно.
- Как так? - испуганно спросил Кондратьев.
- Запретил категорически.
- Но ведь я уже освоился с семикратными, - сказал Кондратьев.
- Мне очень жаль, Сергей, - повторил инструктор.
- Это какая-то ошибка, - сказал Кондратьев. - Этого не может быть.
Инструктор пожал плечами.
- Нельзя же так, - сказал Кондратьев с отчаянием. - Я же выйду из формы. - Он оглянулся на Панина. (Панин глядел в пол.) Кондратьев снова поглядел на инструктора. - У меня же все пропадет.
- Это только временно, - сказал инструктор.
- Сколько это - временно?
- До особого распоряжения. Месяца на два, не больше. Это бывает иногда. А пока будете тренироваться на пятикратных. Потом наверстаете.
- Да ничего, Сережа, - басом сказал Панин. - Отдохни немного от своих многократных.
- Все же я попросил бы… - начал Кондратьев отвратительным заискивающим голосом, каким не говорил никогда в жизни.
Инструктор нахмурился.
- Мы теряем время, Кондратьев, - сказал он. - Ступайте в кабину.
- Есть, - тихо сказал Сережа и полез в кабину.
Он уселся в кресло, пристегнулся широкими ремнями и стал ждать. Перед креслом было зеркало, и Кондратьев увидел в нем свое хмурое, злое лицо. «Лучше бы уж меня вынесли, - подумал он. - Теперь мышцы размякнут, и начинай все сначала. Когда я теперь доберусь до десятикратных! Или хотя бы до восьмикратных. Все они считают меня спортсменом, - со злостью подумал он. - И врач тоже. Может быть, рассказать ему?» Он представил себе, как он рассказывает врачу, зачем ему все это нужно, а врач глядит на него веселыми выцветшими глазками и говорит: «Умеренность, Сергей, умеренность…»
- Перестраховщик, - сказал Кондратьев громко.
Он имел в виду врача, но тут же подумал, что Виталий Ефремович может услышать это через переговорную трубку и принять на свой счет.
