предполагал Таллентайр, ему было легче приспособить свое отношение к ситуации, чем он мог подумать.
— Не мы тут принимаем решения, — сказал Адам Глинн. — Сомневаюсь, что нам стоит строить планы.
Таллентайр обернулся к своему попутчику.
— Нет, — сказал он, — нельзя так думать. Каким бы могуществом ни обладали наши захватчики, мы не глина, которую им вольно месить. Даже ангелов берут в плен время, пространство и материя. Они могут красть ощущения других, питаться чужим разумом и похищать чужие сны, но в конце концов каждый из них окажется лицом к лицу в борьбе с внешним миром и должен будет сам определить, что есть что, и в чем смысл всего, и какого плана следует придерживаться. Мы люди, и мы вправе сделать то же самое. Двадцать лет назад мы с Дэвидом убедили существо, которое назвали Пауком, что оно недостаточно знает о своем образе жизни, или о жизни Вселенной, чтобы определять свои цели и достигать их. Я знал уже тогда, что ему хватит сил получить ответы на все мои вопросы, я всегда знал, что он поумнеет, что однажды накопленная мудрость убедит его, что можно добиться чего-то, вновь пустившись на колдовство. Все двадцать лет я знал, что этот момент придет, и пытался приготовиться к нему. Не важно, что он властен над нашей жизнью и смертью, не важно, что он ненавидит нас, что запугивает нас ради своего удовольствия. Нам не следует уступать. Мы должны сделать все, что можем!
Таллентайр замер, теперь, когда он позволил вырваться своему гневу, казалось, он больше не мог целенаправленно идти вперед. Он словно вдруг понял, как бессмысленно было брести по песку в поисках стаи волков. Стерлинг все ещё нес пистолет в кармане, но Люка с его дробовиком рядом не было.
— Мы не в ссоре, — затаив дыхание, произнес Стерлинг. — Не стоит переходить к обвинениям и упрекам.
Таллентайр некоторое время колебался, но затем кивнул.
— Конечно, — сказал он. — Извините. — Произнеся последние слова, он кивнул Адаму Глинну, который милостиво принял извинение.
— Вы уверены, что существо, с которым вы раньше сталкивались, относится к вам с должным почтением, чтобы сообщать о результатах своих рассуждений? — спросил Стерлинг как можно рассудительнее. — Вы думаете, оно считает себя обязанным дать вам второй шанс разрушить его логические построения?
Таллентайр был нисколько не обескуражен его скептическим тоном.
— Вы ведь ученый, не так ли? — спросил он. — Вы собственными глазами видите, где мы находимся. Что бы ни противостояло нам, оно выберет время и причину для нападения по собственному усмотрению. И нам важно ответить на вызов как людям разума и рассудка. Вы согласны?
— Это непросто, — печально ответил Стерлинг.
— Да, — признал Таллентайр, — непросто. Но вы сами должны решить, встретите ли вы нашего похитителя как трус, или как смельчак. Если вы трус, то падайте на колени и молите о спасении, если нет — держитесь за силу разума. Скажите себе: если действительно существуют боги, ангелы или Демиурги, они всего лишь такие же создания, как и мы. Они сильно отличаются от нас, несомненно, более сильны, и возможно, мы кажемся им мелкими насекомыми. Но это не означает, что мы должны преклоняться перед ними и просить их о милости. Если ученый муравей, обладающий разумом, обнаружит, что его гнездо жестоко растоптано ногами человека, он не должен тратить время на бесплодные молитвы и отчаянные стенания. Вместо этого он должен сказать: «Это существо вроде меня. Оно так велико, что ему не важны существа моего рода, и оно не заботится обо мне — но это существо, с которым я могу общаться, с которым я могу спорить и с которым я, возможно, достигну договоренности, учитывая, что мы оба должны подчиняться одинаково разумным принципам». И если муравей когда-нибудь преуспеет в установлении средств сообщения с небрежным и невольным разрушителем его муравейника, как вы думаете, будет ли интересно обсуждаемому человеку — если это ученый — услышать, что скажет ему муравей?
Я отвечу на этот вопрос «да». Я верю, что существо, которое я поразил двадцать лет назад, обязано сообщить мне результаты своих размышлений. И если оно мудро, то оно сделает именно так.
— Я думаю, вы его переоцениваете, — мягко сказал Адам Глинн. — Мы нужны богам не больше, чем мухи озорным мальчишкам… Я бы хотел, чтобы это было иначе, но это так.
Лицо Таллентайра медленно разгладилось, и он снова кивнул:
— Вы легко можете оказаться правы, — согласился он. — Если хоть одна догадка братьев святого Амикуса чего-то стоит — так это, пожалуй, та, что падшие ангелы ненавидят нас, и что они видят наслаждение в страдании. Но если это так, то лишь подтверждает их глупость. Тогда они точно не заслуживают нашего страха, нашего унижения или нашего преклонения. Если все, чего они хотят, это пытать и убить нас, то они не заслуживают нашего уважения вовсе.
— Тем, кого ненавидят боги, — сказал Глиняный Человек, — редко позволяют умереть лишь раз. Я помню Век Героев, когда боги были гораздо более щедры, раздавая дар бессмертия, и талантливы в выборе наказаний.
Пока шел спор, Стерлинг серьезно задумался над притчей Таллентайра. Рой разнообразных вопросов и противоречий вился в его сознании, но он не знал, стоит ли оспаривать метафору.
— Если оно действительно принесло вас сюда, чтобы продолжить ваш спор, — спросил он, — то зачем тут ещё и я? Я — что-то вроде ещё одного муравья, чьи дерзкие идеи позволяют ему стоять рядом с вами?
— Полагаю, это так, — сказал Таллентайр. — Но дело может быть в том, что вы служили каким-то более специфическим целям. Сфинкс вербовала специалистов, которые помогли бы ей разгадать тайну мира; я был одним из них, хотя я думаю, она изучала меня с расстояния, глазами Дэвида Лидиарда. Уверен, Паук поступал так же. Я подозреваю, что вы были орудием Паука, и ваши эволюционные опыты были частью попытки Паука понять естество мира. Вы стали инструментом в собственной лаборатории.
— Тогда почему мы не стоим перед троном этого ангела-арахноида? — вопросил Стерлинг. — Почему мы бредем по бесконечному пляжу по следам стаи волков, в которой могут оказаться, а могут и не оказаться ваши внуки? Я слышал, что боги предпочитают являться, окружив себя покровом тайны, но такая извращенность вряд ли может свидетельствовать о том, что они ученые, вроде нас с вами. Если бы муравей явился ко мне и предложил обсудить мироздание, я бы принял его более искренне, чем этот Демиург.
— Как и я, — грустно сказал Таллентайр, глядя, как темные волны бьются о песок. — Может быть, Глиняный Человек и прав, говоря о странной глупости Демиургов.
Стерлинг проследил направление взгляда баронета и изучил вид луны, которая так низко соскользнула по небу, что над темной линией горизонта были видны только три её четверти. Ночь становилась темнее, и было понятно, что освещавшая путь лунная дорожка вот-вот исчезнет. А следы впереди все так же уводили в бесконечность.
— Думаю, меня бы крайне заинтересовал разумный муравей, — сказал Стерлинг рассеянно. — Думаю, мне бы захотелось узнать не только то, что он собирается мне сказать. Я бы захотел увидеть, что он сделает, если поместить его в лабиринт или поставить перед различными загадками. Я все равно бы считал его лишь муравьем и не относился к нему с тем же уважением, что и к человеку, или даже к кошке. И кроме того…
Таллентайр сделал осторожный шаг вперед, словно собравшись продолжить путь, но помедлил, вероятно, решая не было бы лучше остановиться и подождать.
— Возможно, вы правы, — сказал он и посмотрел на Глиняного Человека. — Все, что мы знаем об этих ангелах, если вам можно верить — так это то, что они всегда готовы пожрать друг друга. Они могут увеличивать свое могущество только хищническим путем. И они совершают все так загадочно, чтобы запутать друг друга. Быть может, Сфинкс уничтожена, — а может и нет, и эти существа знают, что внешность обманчива. В любом случае, создатель Сфинкс должен быть жив и деятелен. И, как вы пытались напомнить нам, в схватке может участвовать и третья сторона. Ангелы, должно быть, борются между собой за то, чтобы использовать, спрятать или овладеть нами.
Закончив, Таллентайр снова отправился в путь, но на этот раз он свернул под прямым углом к цепочке следов на песке, к тому месту, где мягкие волны накатывались на пляж. Несмотря на движение луны по звездному покрывалу неба, форма пляжа никак не менялась: вода не приливала и не отливала. Баронет подошел к берегу и наклонился. Он набрал немного морской воды в сложенные ладони и поднял к
