ошибался.
– Что вы будете делать теперь? – спросил ее Бэгнолл.
– Провожу вас до моря, чтобы было безопасно, – ответила она. – А потом? Кто знает? Полагаю, что вернусь и убью еще сколько-то немцев под Псковом.
– Благодарю вас за то, что вы пошли так далеко, чтобы присмотреть за нами, – сказал Бэгнолл.
Странно было думать о Татьяне Пироговой, великолепном снайпере (раньше он сомневался в этом, но стычка возле фермы доказала ее снайперский талант), как о курице-наседке, но похоже, что она обладала материнским инстинктом.
Бэгнолл смутился, но все-таки сказал:
– Если мы раздобудем лодку, то приглашаем вас – настоятельно приглашаем – отправиться с нами в Англию.
Он боялся, что она рассердится: такое с ней случалось частенько. Вместо этого на лице ее отразились досада и – никогда за ней такого не водилось – смущение. Наконец она ответила:
– Вы возвращаетесь на свою родину, на свою землю-мать. Для вас это правильно. Но это, – она топнула ногой о бледную зеленую траву, – это моя родина. Я останусь здесь и буду бороться за нее.
Эстонец, которого она подстрелила, думал, что эта земля является частью его родины, а не ее. Немцы в Кохтла-Ярве, несомненно, думали, что это – продолжение Фатерланда. Так или иначе, он понял чувства Татьяны.
Он кивнул на запад, туда, где постоянно и без перерывов поднимался дым.
– Что они там делают такое, что они скрывают от ящеров?
– Там каким-то образом выдавливают нефть из скал, – ответила Татьяна. – Мы делали это в течение многих лет, мы, а затем реакционные эстонские сепаратисты. Наверное, фашистам заводы достались в рабочем состоянии, или же они отремонтировали их.
Бэгнолл кивнул. Это имело смысл. Нефтяные продукты в эти дни были вдвойне бесценны. Немцы гонялись за ними повсюду.
– Идемте, – сказала Татьяна, не думая больше о немцах.
Она шла широким раскачивающимся шагом, что само по себе отвлекало ее и до некоторой степени объясняло шпильку насчет того, что летчики шли медленно.
Через пару часов они достигли балтийского берега. Он выглядел не особенно впечатляюще: серые волны катились, наступая и отступая от покрытого грязью берета. И тем не менее Джером Джоунз закричал, изображая воинов Ксенофонта, увидевших море после похода:
– Таласса! Таласса!
Бэгнолл и Эмбри улыбнулись, узнав слово. Татьяна только пожата плечами. Может быть, она подумала, что это английский. Для нее этот язык был таким же чуждым, как греческий.
Примерно через полмили к западу у моря обнаружилась деревушка. Бэгнолл испытал прилив радости, увидев пару рыбачьих лодок на берегу. Остальные, несмотря на ранний час, уже вышли в море.
Деревушка встретила летчиков и Татьяну лаем собак. Рыбаки и их жены вышли из дверей посмотреть на пришельцев. Выражение их лиц варьировало от безразличия до враждебности. Бэгнолл сказал по-немецки:
– Мы – трое английских летчиков. Мы застряли в России больше чем на год. Мы хотим вернуться домой. Может кто-нибудь из вас переправить нас в Финляндию? Мы не располагаем многим, но заплатим, чем сможем.
– Англичане? – спросил один из рыбаков, с таким же странным акцентом, как эстонские стрелки. Враждебность исчезла. – Я возьму вас.
Через мгновение кто-то еще предъявил свои права на объявившихся почетных пассажиров.
– Не ожидал, что из-за нас начнется ссора, – пробормотал Бэгнолл, когда жители деревни заспорили. Победил тот, кто первым согласился везти их. Он убежал в дом, затем вернулся в сапогах и в вязаной шерстяной шапке и повел всех к своей лодке.
Татьяна последовала за ними. На прощанье она по очереди расцеловала летчиков. Жители деревни оживленно прокомментировали это на своем непонятном языке. Двое или трое мужчин захохотали. Это было вполне понятно. А две женщины громко презрительно фыркнули.
– Вы уверены, что не поедете с нами? – спросил Бэгнолл.
Татьяна снова отрицательно покачала головой. Она повернулась и, не оглядываясь, зашагала на юг. Она знала, что ей полагается делать, и понимала, какие последствия будет иметь ослушание.
– Идемте, – сказал рыбак.
Летчики поднялись на борт вместе с ним. Остальные жители деревни столкнули лодку в море. Рыбак открыл дверцу топки паровой машины и принялся бросать в топку куски дерева, торфа и высушенного конского навоза. Покачав головой, он пояснил:
– Надо бы угля. Но нету. Приходится топить тем, что есть.
– Мы знаем несколько куплетов этой песни, – сказал Бэгнолл.
Рыбак хмыкнул. Лодка, вероятно, была бы тихоходной и на угле. А на чем попало она шла еще медленнее, и дым, поднимавшийся из ее трубы, был еще противнее, чем дым Кохтла-Ярве. Но машина работала. Лодка плыла. Если с воздуха не свалятся на голову ящеры, то до Финляндии менее дня пути.
– О, Ягер, дорогой, – сказал Отто Скорцени нарочитым фальцетом.
Генрих Ягер удивленно оглянулся: он не слышал, как подошел Скорцени. Эсэсовец засмеялся:
– Хватит мечтать об этой твоей русской куколке, удели внимание мне. Мне от тебя кое-что требуется.
– Она не куколка, – сказал Ягер. Скорцени засмеялся еще громче. Полковник-танкист настаивал: – Если бы она была куколкой, я бы вряд ли мечтал о ней.
Эта частичная уступка устроила Скорцени, и он кивнул.
– Хорошо, пусть так. Но даже если она сама Мадонна, оставь мечты о ней. Ты знаешь, что наши друзья из дома прислали нам подарок, знаешь?
– Трудно не узнать, – согласился Ягер. – Столько вас, проклятых эсэсовцев, вокруг, что и пописать негде, и каждая вонючка – со «шмайссером» и с таким видом, будто он готов тебя пристрелить. Бьюсь об заклад, что знаю, что это за подарок.
Он не стал уточнять – и не потому, что мог ошибиться, а из доведенного до автоматизма инстинкта безопасности.
– Наверняка, – сказал Скорцени. – А почему бы и нет? Об этом веществе ты знаешь так же давно, как и я, с того дня под Киевом.
Больше он ничего не сказал, но и не требовалось. На Украине они украли взрывчатый металл у ящеров.
– Что ты собираешься делать с… этим? – настороженно спросил Ягер.
– У тебя неладно с головой? – спросил Скорцени. – Я собираюсь взорвать жидов в Лодзи и удрать, вот что я собираюсь сделать, а их друзья ящеры и бедные проклятые поляки окажутся в неподходящее время в неподходящем месте. – Он снова захохотал. – Тут в одном предложении вся история Польши, не так ли? Бедные проклятые поляки в неподходящем месте в неподходящее время.
– Полагаю, у тебя есть на это разрешение? – сказал Ягер, предполагая как раз обратное. Если бы кому-то захотелось воспользоваться атомной бомбой для своих собственных целей, то Отто Скорцени – именно тот человек, который сделает это без всякого разрешения.
Но не сейчас. Крупная голова Скорцени закачалась вверх и вниз.
– Можешь поставить в заклад свою задницу, но оно есть: от рейхсфюрера СС и от самого фюрера. Оба у меня в портфеле. Хочешь глянуть на интересные автографы?
– Ни малейшего желания. – В определенном смысле Ягер почувствовал облегчение – раз Гиммлер и Гитлер подписались, то, по крайней мере, Скорцени удержится в каких-то рамках… или не выйдет за них больше, чем обычно. И все же…
