— А мы охотно принимаем приглашение, — закричал Фитингоф по радио.
— Да вы меня мало волнуете, ребята, — честно признался Варенцов. — Что скажет моя красавица?
— Я должна найти Малхут и вытащить из зоны поражения, — твердо молвила Кац.
— Ну не сходи с ума, солнышко. — неожиданно стал увещевать Варенцов. — Малхут мне тоже дорога, особенно после того, как я понял, что у нас совершенно разные цели в жизни. Кац, ты не такая девушка, которую можно увести за ушко, поэтому не смею настаивать. Тропинку на мою резервную хату ты знаешь. Несмотря на то, что ты сплошняком что-то требуешь от меня, не хотелось бы тебя лишиться.
И Данилову показалось, что голос капитана выразил некоторую душевную надтреснутость. Хотя, какая на хрен душа у водяного?
Если и имеется, то, наверное, очень жидкая и зыбкая.
Медузоиды с Варенцовым, Фитингофом и Чипсом сразу исчезли из поля наблюдения, как будто их сдуло ветром.
— Ну и ты чеши, — окрысилась Кац на Данилова.
— Если я не хочу кого-то лишиться, я его не бросаю. Хотя, может, это «кто-то» препогано ко мне относится.
Данилов и Кац подвсплыли под самый ледяной панцирь и ждали, что Малхут наконец перестанет дрейфить и проявится. Кац применяла коды вызова, подаренные Варенцовым. Драгоценное время уходило в задницу, а виртуальная подпольщица не собиралась показываться.
Когда в голове стало совсем жарко и беспокойно, инфосканер Данилова уловил в ближайших кластерах движение динамических записей и засек градиент их усиления.
Первой была получена сенсорная матрица. Ее мимики изображали сумрачный осенний лес, насквозь продуваемый свирепым ветром.
Классический образ-архетип безнадеги и тоски. А затем послышался слабый как будто задыхающийся голос. Информационный Данилов бросался то туда сюда, пытливо шаря сенсорами, но ни одно направление не давало усиления сигналов.
— Может покажешь личико, а Малхут? — выкрикнул он. — Что не можешь отличать хулигана от порядочного джентльмена?
После таких пристыжающих слов за ближайшим деревом мелькнуло что-то светлое, похожее на солнечный зайчик.
Информационный Данилов рванулся туда и через секунду как будто держал теплое существо за руку. Джин, получив коды доступа, срочно считывал динамические записи киберобъекта.
— Кац, кажется я поймал Малхут. Проводи безопасную трассу, чтобы можно было вытащить ее из опасной зоны. Я, правда, пока не знаю ее менто— и информационной емкости, не удается определить начальный кластер. Записи, сама понимаешь, шибко динамические, так и скользят.
Это Данилов отлично чувствовал. Светлая муть вилась в его руках, и тепло то пропадало, то возвращалось.
— Да зафикисируйся же ты, поутихни, чертова засранка.
На мгновение, словно обидевшись, киберобъект сенсуализировался.
В мимике Малхут было кое-что от Кац, только молодой, свежей, улучшенной. И от Гипериции тоже. Только облагороженной. Девица лет семнадцати. Отроковица, еще не знавшая ложа, но уже познавшая цену чувствам. Хорошо очерченные, но мягкие линии лица и фигуры.
— Сорок пять, семьдесят, сто ментобайт…— сообщал инфосканер размер объекта. Уже много, уже слишком.
— Я буду ждать на цепочке кластеров Х-44-56, где у нее кое-какие копии, там безопасно, но надо слегка «почву разрыхлить», — сообщила Кац и ее медузоид без промедления скользнул вдаль. — Ты, значит, тащи туда Малхут, начиная с основных матриц. Тащи с промежуточным копированием по моим указаниям — твоя кика имеет орган, работающий точно как рекордер. Только, смотри, не наследи в секторах, контролируемых гипером через карту размещения записей.
После этого наставления Кац окончательно исчезла вместе со своей «лошадкой».
— Хорошенькое дельце, — стал жаловаться Данилов незнамо кому.-Все незаметно смылись, как будто мне одному это все надо. Как будто это я царь или фюрер.
Но он послушно ухватил скользкую почти бесплотную Малхут и потащил за собой. Пятьдесят ее ментобайт джин захватил внутрь себя, остальные двести пятьдесят контролировал и перемещал с помощью временной карты размещения записей. Рекордер, который был у кики вместо хвостика что ли, прилежно выполнял все указания джина, хоть это радовало. Удерживать почти триста ментобайт было изнурительно для разума и накладно для души; мозги Данилова обрабатывали беспрерывную цепочку сообщений и вопросов, надо было бороться с засорением и распадом записей.
Он чувствовал быстро подступающее изнеможение и слышал сообщения органосканера о скачках уровня естественных ингибиторов в мозговых тканях.
Его руки как будто пытались удержать выскакивающие сегменты киберобъекта. Общим напряжением он сохранял интеграцию динамических записей, а заодно целостность и непорочность Малхут.
В обычной реальности его «лошадка» влетела в лед и понеслись по тоннелям-трещинам. Кац высвечивала маршрут путеводными паутинками. Но сетевой лес старался информационному Данилову «выколоть глаза, сломать ноги и вышибить мозги» — джин то и дело получал структурные повреждения.
«Из опасной зоны выведено тридцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, девяносто процентов ментозаписей»— сообщал джин вполне мирным и мерным голосом, несмотря на всю чудовищную напряженку. Его модули растянулись по всей трассе, копируя записи Малхут с одних кластеров на другие.
Скользкое тело последнего виртуального эксперта как будто вылетало из рук птицей, выскальзывало змеей, обвисало свиньей;
Данилов удерживал Малхут последними усилиями. Ему даже казалось, что она не столько копируется, сколько борется с ним.
А потом вдруг наступило облегчение, записи юркнули в прямой канал из чистых кластеров.
— Малхут вся в безопасной области, — секунды спустя сообщила Кац. — Она вышла из-под удара. А вот ты пока нет. Поднажми, малыш. Поднажми, Данилов.
Лед вдруг весь искрошился и тронулся с места. Через мгновение Данилова выдавило на поверхность, без всякой кики, только лишь со вздувшимися якорями-поплавками. А где в полукилометре огромная масса льда вперемешку с водой и огнем вздымалась вверх.
Взрыв А-бомбы.
На лету вода застывала ледяными глыбами, которые, плюя на притяжение, ракетами уносились куда-то ввысь, или же, оставляя белые пушистые мазки, довольно неторопливо валились вниз. Рядом с Даниловым уже разбивались в розово-серебристый пух голубые скалы. Трещины бежали по европейской глади, как будто пропарывались ножом психа-великана, из них вырывались частоколы гейзеров. Красиво. Стена из смешанного огня, воды и льда, задрапированная пеленой густого тумана, напоминающего мороженое, надвигалась на Данилова. В томатном сиянии Юпитера — красота неописуемая.
На мгновение возникло сравнение с катаклизмом в той земной Европе, где войны, бунты и нашествия уничтожили прежнюю застойную тишь и гладь.
— Кац, ты меня слышишь?
— Слышу, скажи что-нибудь, Данилов.
— Кац, ты чертовски отличная баба, я целую тебя в рот. Хотя ты и довела меня благополучно до могилки, втравив в эту войну клопов против пауков. И я почти не жалею, что потерял из-за тебя все надежды на лучшую посмертную жизнь…
— Данилов, ты дурак каких мало, поэтому я и люблю тебя.
Он был рад тому, что не испытывает оглушающего трепета перед смертью. В мире все в общем-то справедливо, и если есть бессмертие, то оно не связано с дарами Главинформбюро…
Если оно и есть, то это дар любви.
